Из книги "Призвание"
Как только радиостанции перестали обо мне вещать, я поехал в Калугу к епископу Илиану. Он принять меня не смог: ему позвонили из КГБ. Еду в Калининскую епархию. Отказ. Но делать что-то надо... Еду в поезде, сплю и вижу свою мать, сидящую у храма. Я прохожу мимо, узнал ее, а она улыбается и говорит: «Будет все хорошо».
Еду в Иваново к епископу Амвросию[1] (увидел в церковном календаре – тезка Амвросий, потому и поехал). Написал прошение, автобиографию и стал ждать ответ.
Ждал ответ и из Струнино ездил в Троице-Сергиеву лавру. Как-то смотрю: впереди идет женщина лет шестидесяти, вся в черном, достает из сумки пенал, резко поворачивается ко мне и с размаху выплескивает содержимое пенала мне в лицо. Хорошо, Господь спас! – реакция не подвела, успел на лету выбить пенал, но несколько капель попало на лицо и одежду. Оказалось, что это уксусная эссенция. Омылся водой и пошел на раннюю литургию в храм. Знакомые принесли молоко, я стоял и мазал ожоги. Думаю: что за искушение? За старое мне достается или за новое? А потом оказалось, что именно в этот день владыка Амвросий получил разрешение от уполномоченного по делам религии и от КГБ принять игумена Амвросия в Ивановскую епархию (в те времена сам епископ этого решить не мог, от него это не зависело).
Поинтересовался я, что это была за женщина. Рассказали: она в Лавре игумена Косму, когда он выходил из Предтеченской церкви, ударила по глазам цветком, смоченным уксусом: «На, батюшка, тебе цветочек». Он успел прикрыть глаза рукой, но все же уксус попал в глаза, и отец Косма оказался в лаврской больнице.
Видели эту женщину с сумкой и в академическом храме. Она достала коробочку и выпустила каких-то насекомых. Алла струнинская и Татьяна Беляева взяли ее за руки и вывели из храма. Подоспел милицейский наряд, привели ее в участок, обыскали и нашли баночки с какими-то мазями, бутылочки с уксусом...
Пришло время. Приезжаю за ответом в Иваново. Владыка Амвросий говорит: «Можете принимать приход в селе Жарки Юрьевецкого района». Собрались – я, алтарник Иван (сейчас игумен в Сергиевой лавре), псаломщица Татьяна тульская – и поехали.
Жарки
Жарки – место сказочное. Чистый воздух, река Ёлнать, речушка Пажик, лес, поля, пять человек в деревне.
Любимое место – кладбище, там церковь с пятью голубыми куполами. Дом священника на замке.
Приехали, уже начинало темнеть. Сорвали замок: спать где-то надо, так и переночевали ночь. Утром открыли храм, вот диво: вместо солеи – гнилое бревно, в алтаре песок, поверх него – поломанные чугунные плиты. Маленький коврик – какая-то бабушка из тряпочек сплела – вот и все убранство. Клирос – три доски, принесенные из разрушенной школы, и простыня. В храме на полу песок. Кругом паутина, мрак, темнота. Подсвечники деревянные, рубленные топором. В алтаре, как в кузнице, черно. Половину алтаря занимает огромный старый гардероб, в нем две-три изношенные ризы. Окна заставлены иконами. В стенах большие гвозди.
Начали наводить порядок. Из алтаря вытащили гардероб. Все вычистили, вымыли. Пошли в заброшенную школу, взяли там огромные толстые двери, ими заменили тоненькие филенчатые двери храма. Был август месяц, приближались холода, пришлось утеплять дом священника. Ободрали обои, листы теплоизоляции. Прорезали два окна, обили стены дранкой, нарубили соломы, перемешали ее с глиной, заштукатурили дом и побелили. Он стал как игрушка.
Зимой заготовили все необходимое для настила пола в храме, отопления, приготовили строительные материалы. И тут в скором времени приезжает начальство – секретарь исполкома с бывшей работницей по церковным делам – и к старосте. Староста Анастасия, 91 год, добрая, благочестивая бабушка.
Прибегают девчонки: «Батюшка, приезжие “честят” старосту». Прихожу – бедная старушка в слезах, а те выговаривают ей: «Кто дал вам право делать ремонт, привозить материал? Это что за безобразие!» Мне стало жалко бабушку, я этим безбожникам говорю: «Что же вы над старым человеком издеваетесь? Во всем мире сейчас неустройство, все стараются мир восстановить, а вы вносите разлад». Поговорил с ними, вижу – остыли... Поехал в Комитет по охране памятников архитектуры, там мне прямо сказали: цель коммунистов – не реставрация, а развал храмов, потому они и возмущаются.
Развалили коммунисты, а возводили и ремонтировали верующие. Приехала бригада и за три недели сделала полы. Мы вынесли весь песок из храма, засыпали им все ямы вокруг него и обложили храм дерном. Сделали пол в алтаре. Подняли солею на ступени, сделали два клироса, закрытые седалища (для немощных), в окна вставили двойные рамы. Купили десять подсвечников, два паникадила – одно метров 5 высотой, другое – 3. Расписали алтарь.
У нас поселился художник Николай (сейчас архимандрит Никифор). Он приехал из Кинешмы посмотреть на храм, да так и остался.
Стали приезжать духовные чада. Лена из Винницы – зубной врач, устроилась работать в поселке Ёлнать и по субботам приходила петь. Приехала Татьяна из Струнино – регент, потом из Киева – регент Светлана. Наташа из Струнино устроилась почтальоном.
Наташа из Киева (теперь монахиня) стала работать в магазине. Прежде здесь на шесть километров вокруг ни одного магазина не было, а теперь все деревни были обеспечены.
Трудно было всем, особенно почтальону – Наташе струнинской. Приходилось пешком все села обходить – более 20 километров каждый день. Особенно зимой было тяжело – дорог нет, снега большие, наст тонкий, ноги постоянно проваливаются. Наташе киевской было полегче: хоть изредка, да на тракторе в одну сторону подъедет (сосед ее подвозил), а оттуда 3 километра на лыжах или пешком.
Попозже приехал еще один регент – Лёня из Белоруссии.
Многие, кто меня знал, приезжали в Жарки. В день по 20–30 человек, особенно летом.
Появились средства, доход у церкви стал до 30 000 в год. Купили для приезжающих дом рядом с церковью (как бы на дрова, иначе не продали бы). Дорога до Жарков была трудная – семь километров по бездорожью. Было теперь, где отдохнуть и обсушиться паломникам.
Божия Матерь спасла
Как только переехал в Жарки, занялся ремонтом дома. Решил босиком по земле ходить, и так привык, что однажды не доглядел – гвоздь в ногу между пальцев на сантиметр вошел. Обработал рану йодом и продолжал трудиться. Через неделю – температура 39, нога отекла – заражение. Лечил народными средствами и с больной ногой принимал народ. Исповедовал, служил, стоя на одной ноге, под колено другой подставлял стул. Прошел месяц. Пришлось быть по делам в Иваново. Остановился у знакомых, поужинали, на коленях прочитал вечерние молитвы. Встал, а нога так отекла, еле добрался до постели, лег и думаю: «Придется “скорую” вызывать». Заснул. Вижу: комната, открываю дверь – стоит Богоматерь во весь рост, в черном длинном одеянии. Я Ее сразу узнал – душа почувствовала. Осенил себя крестом, упал в ноги, поклонился. Она мне и говорит: «Что же ты ко Мне не обращаешься за помощью?» Взяла мою голову и перекрестила. Просыпаюсь утром – все внимание к ноге. Отека нет. Встал совершенно здоровым. В этот день все дела переделал, весь день был на ногах: 150 километров проехал на перекладных, 7 километров прошел пешком... За два дня пришлось пройти 50 километров. С тех пор забыл о больной ноге: Господь хранит. Так меня Божия Матерь спасла – видела, что мне тяжело на одной ноге служить, принимать народ...
Еду в Иваново к епископу Амвросию[1] (увидел в церковном календаре – тезка Амвросий, потому и поехал). Написал прошение, автобиографию и стал ждать ответ.
Ждал ответ и из Струнино ездил в Троице-Сергиеву лавру. Как-то смотрю: впереди идет женщина лет шестидесяти, вся в черном, достает из сумки пенал, резко поворачивается ко мне и с размаху выплескивает содержимое пенала мне в лицо. Хорошо, Господь спас! – реакция не подвела, успел на лету выбить пенал, но несколько капель попало на лицо и одежду. Оказалось, что это уксусная эссенция. Омылся водой и пошел на раннюю литургию в храм. Знакомые принесли молоко, я стоял и мазал ожоги. Думаю: что за искушение? За старое мне достается или за новое? А потом оказалось, что именно в этот день владыка Амвросий получил разрешение от уполномоченного по делам религии и от КГБ принять игумена Амвросия в Ивановскую епархию (в те времена сам епископ этого решить не мог, от него это не зависело).
Поинтересовался я, что это была за женщина. Рассказали: она в Лавре игумена Косму, когда он выходил из Предтеченской церкви, ударила по глазам цветком, смоченным уксусом: «На, батюшка, тебе цветочек». Он успел прикрыть глаза рукой, но все же уксус попал в глаза, и отец Косма оказался в лаврской больнице.
Видели эту женщину с сумкой и в академическом храме. Она достала коробочку и выпустила каких-то насекомых. Алла струнинская и Татьяна Беляева взяли ее за руки и вывели из храма. Подоспел милицейский наряд, привели ее в участок, обыскали и нашли баночки с какими-то мазями, бутылочки с уксусом...
Пришло время. Приезжаю за ответом в Иваново. Владыка Амвросий говорит: «Можете принимать приход в селе Жарки Юрьевецкого района». Собрались – я, алтарник Иван (сейчас игумен в Сергиевой лавре), псаломщица Татьяна тульская – и поехали.
Жарки
Жарки – место сказочное. Чистый воздух, река Ёлнать, речушка Пажик, лес, поля, пять человек в деревне.
Любимое место – кладбище, там церковь с пятью голубыми куполами. Дом священника на замке.
Приехали, уже начинало темнеть. Сорвали замок: спать где-то надо, так и переночевали ночь. Утром открыли храм, вот диво: вместо солеи – гнилое бревно, в алтаре песок, поверх него – поломанные чугунные плиты. Маленький коврик – какая-то бабушка из тряпочек сплела – вот и все убранство. Клирос – три доски, принесенные из разрушенной школы, и простыня. В храме на полу песок. Кругом паутина, мрак, темнота. Подсвечники деревянные, рубленные топором. В алтаре, как в кузнице, черно. Половину алтаря занимает огромный старый гардероб, в нем две-три изношенные ризы. Окна заставлены иконами. В стенах большие гвозди.
Начали наводить порядок. Из алтаря вытащили гардероб. Все вычистили, вымыли. Пошли в заброшенную школу, взяли там огромные толстые двери, ими заменили тоненькие филенчатые двери храма. Был август месяц, приближались холода, пришлось утеплять дом священника. Ободрали обои, листы теплоизоляции. Прорезали два окна, обили стены дранкой, нарубили соломы, перемешали ее с глиной, заштукатурили дом и побелили. Он стал как игрушка.
Зимой заготовили все необходимое для настила пола в храме, отопления, приготовили строительные материалы. И тут в скором времени приезжает начальство – секретарь исполкома с бывшей работницей по церковным делам – и к старосте. Староста Анастасия, 91 год, добрая, благочестивая бабушка.
Прибегают девчонки: «Батюшка, приезжие “честят” старосту». Прихожу – бедная старушка в слезах, а те выговаривают ей: «Кто дал вам право делать ремонт, привозить материал? Это что за безобразие!» Мне стало жалко бабушку, я этим безбожникам говорю: «Что же вы над старым человеком издеваетесь? Во всем мире сейчас неустройство, все стараются мир восстановить, а вы вносите разлад». Поговорил с ними, вижу – остыли... Поехал в Комитет по охране памятников архитектуры, там мне прямо сказали: цель коммунистов – не реставрация, а развал храмов, потому они и возмущаются.
Развалили коммунисты, а возводили и ремонтировали верующие. Приехала бригада и за три недели сделала полы. Мы вынесли весь песок из храма, засыпали им все ямы вокруг него и обложили храм дерном. Сделали пол в алтаре. Подняли солею на ступени, сделали два клироса, закрытые седалища (для немощных), в окна вставили двойные рамы. Купили десять подсвечников, два паникадила – одно метров 5 высотой, другое – 3. Расписали алтарь.
У нас поселился художник Николай (сейчас архимандрит Никифор). Он приехал из Кинешмы посмотреть на храм, да так и остался.
Стали приезжать духовные чада. Лена из Винницы – зубной врач, устроилась работать в поселке Ёлнать и по субботам приходила петь. Приехала Татьяна из Струнино – регент, потом из Киева – регент Светлана. Наташа из Струнино устроилась почтальоном.
Наташа из Киева (теперь монахиня) стала работать в магазине. Прежде здесь на шесть километров вокруг ни одного магазина не было, а теперь все деревни были обеспечены.
Трудно было всем, особенно почтальону – Наташе струнинской. Приходилось пешком все села обходить – более 20 километров каждый день. Особенно зимой было тяжело – дорог нет, снега большие, наст тонкий, ноги постоянно проваливаются. Наташе киевской было полегче: хоть изредка, да на тракторе в одну сторону подъедет (сосед ее подвозил), а оттуда 3 километра на лыжах или пешком.
Попозже приехал еще один регент – Лёня из Белоруссии.
Многие, кто меня знал, приезжали в Жарки. В день по 20–30 человек, особенно летом.
Появились средства, доход у церкви стал до 30 000 в год. Купили для приезжающих дом рядом с церковью (как бы на дрова, иначе не продали бы). Дорога до Жарков была трудная – семь километров по бездорожью. Было теперь, где отдохнуть и обсушиться паломникам.
Божия Матерь спасла
Как только переехал в Жарки, занялся ремонтом дома. Решил босиком по земле ходить, и так привык, что однажды не доглядел – гвоздь в ногу между пальцев на сантиметр вошел. Обработал рану йодом и продолжал трудиться. Через неделю – температура 39, нога отекла – заражение. Лечил народными средствами и с больной ногой принимал народ. Исповедовал, служил, стоя на одной ноге, под колено другой подставлял стул. Прошел месяц. Пришлось быть по делам в Иваново. Остановился у знакомых, поужинали, на коленях прочитал вечерние молитвы. Встал, а нога так отекла, еле добрался до постели, лег и думаю: «Придется “скорую” вызывать». Заснул. Вижу: комната, открываю дверь – стоит Богоматерь во весь рост, в черном длинном одеянии. Я Ее сразу узнал – душа почувствовала. Осенил себя крестом, упал в ноги, поклонился. Она мне и говорит: «Что же ты ко Мне не обращаешься за помощью?» Взяла мою голову и перекрестила. Просыпаюсь утром – все внимание к ноге. Отека нет. Встал совершенно здоровым. В этот день все дела переделал, весь день был на ногах: 150 километров проехал на перекладных, 7 километров прошел пешком... За два дня пришлось пройти 50 километров. С тех пор забыл о больной ноге: Господь хранит. Так меня Божия Матерь спасла – видела, что мне тяжело на одной ноге служить, принимать народ...
«Половодье»
А народ все приезжал, и об этом дошел слух до властей. И Господь предупредил меня. Во сне вижу: весна, пасхальная седмица, Ёлнать разлилась, волны у самого дома... Встал и говорю: «Ждите, будет “половодье”». И действительно, в 8 часов утра подъехала машина, вышло юрьевецкое начальство и направилось в храм. Я сразу: «Благословен Бог наш...» ‒ и читаю часы. Предупредил молодежь: кто не боится, могут остаться, остальные прячьтесь. Две девочки убежали за речку Пажик, к школе. Начальствующие вышли на территорию и всех, кто попадался, опрашивали: откуда, кто такие, как сюда попали? Потом стояли в храме, шла служба, «стреляли» глазами: кто входит, уходит... После Евангелия я сказал проповедь о любви. Они уехали.
Это было начало. Вызвали к уполномоченному на беседу: «Почему к вам так много едут?» ‒ «Это законом не запрещено. Все, кто у нас живут, работают, конституцию не нарушают».
Началась битва за дом для приезжих. Дело дошло до того, что власти намерились прислать бульдозер и дом развалить. Целые тучи бесов собрались. Постоянно машины, шум, крик. Как на дикого зверя – с кольями и вилами, будто я собрался с пятью престарелыми бабушками в Жарках революцию совершить. Но за все, что ни делалось, я благодарил Господа, предавался Его святой воле, и Господь это зло превращал в добро, и по милости Божией закалялся характер. Мой путь с детства – горести и гонения, думаю, что для христианина другого пути нет. Христос предупреждал: Если Меня гнали, будут гнать и вас; если Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше (Ин. 15, 20). И находились люди – Господь посылал, – давали руку помощи, их молитвами так и живем, «тянем лямку, пока не выкопают ямку».
Бесы нас в покое не оставляли. Как-то заходит Раиса, она у нас обеды готовила: «Батюшка, мужчина по полю с рюкзаком идет». – «Иди, встречай». Вышла, обошла вокруг дома – никого, даже следов нет, а была зима... Староста Александра, Татьяна и я поехали в Иваново за свечами. Наняли такси. На обратном пути от Кинешмы до Ёлнати лопнул вентиляционный ремень. Машина холодная, ветер продувает, стало темнеть. Таксист ругается: запасного ремня нет, что делать? Я водителя успокоил: «Не волнуйтесь. Надо призвать святителя Николая, он поможет». Помолились. «Есть какой провод?» Он порылся, нашел. «Попробуйте вместо ремня». – «Вы что, сумасшедший?» ‒ «Попробуйте». Завязал провод на узел. 10, 20, 60 километров в час... Скорость увеличивается. Приехали в Жарки. А дома – беда. Все плачут. Только мы уехали, Раиса собрала девчонок, посадила за стол и всем всыпала: «Вы зачем сюда приехали? Молиться? Работать не хотите!» Так их отчитала, что даже сама удивилась. Меня увидела, в ноги бросилась: «Батюшка, простите, не знаю, что со мной случилось, никогда в жизни так не ругалась». Мужик с рюкзаком – это бес зла приходил. Надо было и это пережить.
Довелось нам в тех местах и НЛО наблюдать. Собрались однажды москвичи, человек десять, домой. Прошел дождь, дорогу развезло, я повез их в лодке до Парфенова. Уже темнело, появились звезды. Когда стали высаживаться из лодки, появилось яркое светящееся облако, строгого очертания, как говорят, НЛО. Что делать? Решил читать молитву «Да воскреснет Бог». Три раза осенил облако крестом, и шар стал расползаться по всему небу, исчез «яко дым», и через него стали видны звезды.
Место святое
Демоны старались вовсю, искушений было много. Это и понятно: место святое. Здесь неподалеку подвизался блаженный Симон Юрьевецкий[2]. Здесь и Мишенька[3], Христа ради юродивый, погребен. Сюда в храм приходил блаженный Алексий, а жил рядом в селе Каурчиха. Замучили его в 1937 году. В тюрьме поставили босыми ногами на раскаленную плиту, а он сказал начальнику: «Ты этим мучением не насладишься, ступай домой, там у тебя несчастье». Он поверил, прибежал, а дома жена повесилась. Блаженный Алексий[4], умученный пытками, скончался, его святое тело погребли на старом кладбище в Кинешме, а через 50 лет добрые люди обрели его нетленные мощи, перевезли в Москву, а потом в Иваново.
На требах
Обычно по требам я ездил с Иваном. Летом – на велосипеде, зимой – на охотничьих лыжах.
Приезжаешь в Ёлнать или в другое место – бабушек соберется 20-30. Всех надо исповедовать, соборовать, причастить, со всеми поговорить. Начинаем в восемь утра, кончаем в час-два. Закончили, и бабушки все за карманы: кто трояк, кто пять рублей – в общую кучу. Но моя совесть не позволяла брать, они маленькую пенсию получали. Я быстро выбегал на улицу, на велосипед, а они вдогонку: «Батюшка, батюшка...»
Но бабушки в долгу не оставались: кто старосте на храм деньги передаст, кто кошелку свежей рыбы, мешок картошки, огурцы, муку... У кого что было. Приехала как-то Наташа из Уральска, увидела, что приходится на лыжах по 15–20 километров на требы ходить, и говорит: «У моего отца Николая две машины». Он во славу Божию и отдал «Ниву» оливкового цвета. На машине из заброшенных деревень доски, кирпичи возили. Так и привели храм в благообразный вид. В Жарках начала возрождаться жизнь, стали прибывать жители, строить дома.
А народ в селах интересный. Бабушку, которую пришел исповедовать и причащать, спрашиваешь: «Сколько тебе лет, бабуля?» В ответ слышишь: «91», «97», а то и «101 год». Я говорю: «Болела когда-нибудь?» ‒ «Нет, батюшка, никогда не болела, к врачам не обращалась и в больнице не лежала. Господь хранил».
Евдокия в Костяево умерла 106-ти лет. Когда ей было 100 лет, она сама косила, граблями собирала сено, стожки делала, в огороде пропалывала, убирала. Спрашиваю: «Бабуля, как себя чувствуешь?» ‒ «Так, ничего, только резвости прежней нет». Когда был смерч, она жила в с. Теплово. Все дома до фундамента разнесло, а дом Евдокии устоял.
Смерч
1984 год. Троицкая родительская суббота. Без пяти минут пять вечера. Иду в храм, смотрю – темнеет, думаю: дождь будет. Завтра – Троица.
Стал освящать зеленое облачение, вдруг резко потемнело, букв в Служебнике не видно. Посмотрел в окно, а там – ночь, деревья от ветра до земли сгибаются. Такого я еще не видел. Все лампады потухли. Встал под арку в дверях: если храм обрушится, может быть, здесь в живых останусь. Считанные секунды... и все прошло. Выхожу на улицу: несколько огромных деревьев повалено. Отслужили службу. Утром в 6 часов пришел председатель сельсовета из Костяево: «Батюшка, у нас беда, два села смерчем уничтожено». Отслужили Литургию, и туда. Смотрю: стоит телеграфный столб, а у него верхушка меньше метра отломлена. Стоит дом – две стены, крыши и двух других стен нет, трюмо, на нем рюмочки целые, больше в доме ничего не сохранилось. Кругом бегают курицы, кошки, собаки... Стоят фундаменты: то ли от дома, то ли нет. Были и смерти, пришлось отпевать.
Вот чудо – смерч шел на Жарки, прямо на храм, но, не доходя метров 500, встретился с другим смерчем – боковым, он отклонил его в правую сторону, вырвал полосу леса метров в 400 шириной, деревья выдрал с корнями, поломал и пошел на село Ёлнать, там много домов снес.
После смерча сажусь на велосипед, еду по своим делам в Ёлнать. На полпути встречаю Валентину из Таганрога: «Батюшка, Вы живы!» ‒ «Слава Богу». – «А я дома собралась в церковь, стала перед иконой, помолилась, вспомнила о Вас, и такая тоска, страх напали, думаю: с батюшкой что-то случилось. Утром дочка приносит газету и читает: в Ивановской области прошел смерч, уничтожено село Ёлнать. Там же наш батюшка! Приехала к вам узнать, живой или нет». Говорю: «Слава Богу, живой. Господь оставил для покаяния». Когда мы в Боге, как бы ни были далеко друг от друга, душой едины. Душа чувствует, когда приближается опасность. Так любая мать чувствует, когда ее дитя находится в беде, и если она молится, обращается к Богу, то беда проходит.
Рождество в Жарках
В Жарках праздник Рождества Христова отмечался особо. Ставили елку, писали духовные поучения и наставления и развешивали их на елке. Собиралось много молодежи, каждый срезал себе конверт и зачитывал, кому что попадет. Например, «с сегодняшнего дня не буду ничего вкушать в среду и пятницу»; или: «обещаю до Пасхи не есть сладкого»; или: «обещаю до Пасхи сделать 1000 поклонов»; «за 6 месяцев прочитать Библию». И что интересно: приехали две сестры из Одессы – Лида и Анна, – им обеим попали конверты с обещанием прочитать Библию. А тот, кто срезал зарок про конфеты и вино, получал коробку конфет или бутылку вина, ставил их на стол и говорил: «Вот конфеты, отдаю их вам и не ем до Пасхи»; «вот вино, обещаю до Пасхи не пить». Попадало и такое: «за месяц до Пасхи сделать генеральную исповедь, написать все грехи от юности».
Под строжайший контроль
Храм до конца мы не успели привести в порядок, но самое главное сделали. Служить там уже можно было. Вызвал меня Владыка и говорит: «Вас переводят в другое место; я молился Господу, чтобы узнать, почему – не знаю причины...»
Ну что ж... «Стопы моя направи по словеси Твоему». Переехал я в село Красное близ Палеха.
Староста Александра никого из священников не хотела, только одного отца Василия из Шуи. Он «по техническим причинам» с прихода был уволен, а в нашем храме был псаломщиком и регентом. Был хор бабушек, человек двадцать. Начинаю говорить ектению: «Миром Господу помолимся». Они тянут: «Го-о-спо-о-ди-и-и, по-о-ми-и-лу-у-у-й», ‒ не дождешься, когда окончат.
Староста меня не признавала. Иду с кадилом, она повернется ко мне спиной, показывает, что никого, кроме отца Василия, в местных священниках видеть не хочет.
Господь не без милости. 20 декабря – день моего Ангела. Спрашиваю старосту и отца Василия: «Можно ли нашим певчим из села Жарки на день Ангела приехать, послужить, попеть?» ‒ «Пожалуйста». Хор и приехал. Отслужили всенощную, Литургию. На другой день – начальство из Палеха: «Что за хор? Кто такой отец Амвросий?» Тут и выяснилось, что в Юрьевце КГБ не было, а в Палехе было, потому и перевели меня в Красное – под строжайший контроль. А тут еще и в храме свои сложности: староста и регент. Узнал, что она груба с церковными работниками (они постоянно мне об этом говорили). Я возьми да и спроси ее: «А Вы сильно переживаете, когда у Вас стычки с клиром?» ‒ «Да, очень». – «Я знаю одного человека, он так сильно переживал, что серьезно заболел». На другой день она подала заявление об уходе. Быстро разослали письма двадцатке. Собрание, и ее быстро переизбрали (очень она всем досадила). Выбрали старостой алтарницу Лидию, деву, очень хорошую и благочестивую. Отец Василий сам уехал. Наш хор во главе с Леонидом переехал из Жарков в село Красное.
У нашей старосты обнаружили рак, она стала плохо себя чувствовать, и мы постригли ее в монашество с именем Людмила. Позже, когда мы переехали в Иваново, Людмила была уже совсем плоха, и ее сестра очень переживала: как же одевать и хоронить монахиню? Но мы ее утешали: Господь не оставит. Ездили из Иванова в село Красное и причащали ее. Однажды был по делам в Палехе, дай, думаю, заеду к Людмиле. Подъехал к ее дому, смотрю: окна погасли. На крыльцо выходит Евгения, ее сестра. «Батюшка, минуту назад Людмила скончалась». Оказывается, я еще не успел мотор заглушить, а она три раза вздохнула и отошла ко Господу. Одели ее по-монашески, отпели.
Народ в храме все прибавлялся. Многие стали из Палеха ходить – и бабушки, и художники. Среди художников человек сорок надели кресты, повенчались.
В доме, где мы жили, было очень тесно. У меня – маленькая комнатушка 5 квадратных метров. Когда в ней долго исповедовал, кислорода не хватало, приходилось выходить на улицу подышать.
Напротив нашего дома – общежитие косарей. Хозяйка там – пожилая женщина, без мужа, без детей, но с собаками. Их у нее 3–4 было. Все звали ее Шинкой. Она постоянно следила за нашим домом, стояла с собаками в кустах, наблюдала, кто к нам приходит, кто выходит из дома, когда подходит автобус. Выдавали ее собаки. Потом она сама призналась, что ее заставляли заниматься слежкой.
Народу к нам приезжало много, по 50 человек. Не обращали внимания ни на кого, кто там следит. Это их работа, а у нас – своя работа. Все легковые машины, что приходили к нам, ставились на учет, записывали номера, узнавали, кто владелец (мне потом в КГБ показывали фотографии приезжавших ко мне, называли их должности). У диавола самое главное оружие – наводить страх. Но апостол Иоанн Богослов говорит: «Любовь изгоняет страх». Потому мы старались все покрывать любовью, не обращали внимания на искушения, не брали в голову. Всяк свое дело знает: кузнец кует, а певец поет.
Постепенно из Жарков мы перевезли вещи, а книги я оставил в поселке Ёлнать у бабушки Ольги. Однажды на пасхальной седмице приехал я к ней, загрузил машину книгами и поехал в Красное. Уже темнело. Подъезжаю к мосту через реку Ёлнать, подходит милиция, говорят, что сбежал осужденный, по всем постам проверка. Заехал в Кинешму, остановился, поспал в машине, на рассвете поехал. Подъезжаю к дому, у ворот – милиция: «Ваши документы? Куда едете? Где живете?» Думаю, вот сейчас скажут: «Откройте машину». У нас было несколько пасхальных яиц, угостили их. Господь покрыл, спас.
Иваново
Из Москвы в Иваново приехал «крупный» атеист, в обкоме партии собрали совещание, один из вопросов – мое служение в селе Красном. Многое не устраивало начальствующих, а главное то, что художники палешане зачастили в храм, потому и решили убрать отца Амвросия под надзор, в город Иваново.
Господь через добрых людей помог купить небольшой домик на улице Ремизной, 22, недалеко от Преображенского собора.
Хотя в соборе священников было достаточно, меня взяли.
Шесть месяцев не трогали, только мелкие провокации: «Спаси Господи, батюшка, какую Вы хорошую книжку написали “Яко с нами Бог”!» Отвечал просто: «Вы преувеличиваете мои способности». Или интересовались: нет ли у меня чего-нибудь новенького написанного. Такие люди и на службы могли ходить, но «почерк» их всегда чувствуется.
Через шесть месяцев выхожу из храма, подходит ко мне человек в штатском, показывает удостоверение личности. Все понятно. Я этого ждал. Было два собеседования. Последнее у меня в доме. Мы приготовили блины, угощение. Он открыл папку и стал из нее вынимать фотографии: «Вы с этим человеком знакомы?» Вижу такое дело, наливаю ему рюмочку коньяку и прошу выпить. Он говорит: «Извините, я на работе». – «Ах, значит, Вы на работе, а я думал, Вы пришли в гости. Тогда прошу мне повестку прислать. Какое Вы имеете право допрос без повестки производить? Вы, как представитель закона, сами должны его соблюдать... С кем живете? Жена, дети? Сколько лет работаете? 10 лет? За это время у Вас взысканий, выговоров не было? Ну, так идите и работайте, не играйте с огнем». Расстались на том, что, может быть, еще встретимся. Но потом ни одной встречи не было.
Голодовка
Время шло, началась перестройка, в стране стали открывать храмы и монастыри. Преображенский собор маленький, народу – море, пришло время открывать Введенский храм.
Введенский храм 50 лет бездействовал. Один из святых Ивановского края, преподобный Леонтий исповедник, проведший 25 лет в заключении, говорил, что придет время, этот храм откроют, «но тогда вся земля содрогнется».
И вот время пришло. 21 марта 1989 года четыре женщины – члены православной общины Лариса Холина[5], Маргарита Пиленкова[6], Валерия Савченко[7] и Галина Ящуковская[8] – объявили голодовку, требуя законной передачи храма верующим. Их уговаривали, ругали: «Прекратите голодать. Есть другие средства». Но другие средства были уже все исчерпаны: целый год беспрерывного хождения по инстанциям, сбор подписей, наконец, плакатная манифестация. И на все это один ответ: «Храм вы не получите, и не надейтесь». Хотя Совет министров СССР зарегистрировал общину, имея в виду передачу ей освобождающегося здания Введенской церкви, еще в 1988 году. Женщины расположились у кинотеатра «Современник», взяли раскладушки, стульчики, сели около остановки. Написали большой плакат: «Мы не едим и не пьем до открытия “Красной церкви” и готовы умереть на родине первых Советов».
Первая ночь была спокойная. Только плакат сорвали. А к утру был готов уже новый плакат. Центр города, поток народа, трамваи, троллейбусы, машины, начальство едет на работу. Голодающих заметили. К вечеру подошла милицейская машина, насильно всех посадили и увезли к Введенскому храму: «Вот вы голодаете за него, тут и сидите». Женщины на паперти разложили доски и под открытым мартовским небом голодали 17 дней.
Народ вокруг храма толпился сотнями, а то и тысячами. Женщины четвертые сутки не едят... Постоянно – информация по радио и в газетах. Приезжали начальствующие, спрашивали: «Голодаете? Голодайте!» Разные речи и настроения были в народе, много было сочувствующих, но были и такие, кто говорил, что женщины по ночам и воду пьют, и колбасу едят. Приехали американские советологи, увидели толпы у Красного храма: «В чем дело? Почему голодают?» Им объяснили. Пришлось им рано, в 6 утра, через забор перелезать и брать у каждой женщины интервью.
Прошло 6 дней сухой голодовки. Женщинам стало хуже, особенно двум – отказывало сердце. Начали пить воду и на плакате заклеили место «не пьем». Сочувствующих прибавилось, собирали подписи, целые общие тетради, длинные хартии, и все – за открытие храма. Приходили баптисты, пели. Студенты-художники написали плакаты: «Красную церковь – верующим, коммунистов – в Красную книгу!» В поддержку голодающих выступили газеты «Труд», «Аргументы и факты», «Московские новости», журнал «Огонек». Писали и в местных газетах, но о другом: больше верующих осуждали.
Не оставили в покое и отца Амвросия. У дома на Ремизной, где я жил, собралась демонстрация. Комсомольские лидеры привели людей с одной из фабрик, человек сто. Стучали в окна, звонили, требовали Амвросия. Вижу: люди распаленные, надо их пыл немного охладить и поговорить спокойно. Как это сделать? А у меня в гостях был в то время Даниил из Москвы. Взял он фотоаппарат, магнитофон, открыл ворота и вышел к ним. Все закричали: «Вот он, отец Амвросий, мы его узнали! Прекратите голодовку! Что Вы делаете?» Даниил магнитофон включил, все записывает, снимает. Люди стушевались, поутихли. Видя такое дело, вышел и я, с улыбкой поздоровался: «Я – Амвросий». Все так и ахнули: «Как, еще один Амвросий?» Поговорили. Только эта группа отошла, другая тут как тут, а потом газетчики, радио, пришлось давать интервью: «Ну, что от меня зависит? Начальство одним росчерком пера может все вопросы решить...»
1 апреля в 4 часа утра подъехала к храму «Скорая помощь», и женщин силой увезли в реанимацию. Пришел я в тот день на службу в Преображенский собор, звонят из больницы: голодающие хотят исповедаться, причаститься. Приезжаю к ним: в палате 5 человек, четверо наших и одна чужая в белом халате, ни на шаг не отходит. Прошу ее: «Отойдите, им надо исповедоваться. Исповедь – дело тайное, не для чужих ушей». А она не уходит, говорит: «Не могу». Тут я и понял, что она не из медперсонала. Пришлось голодающим исповедоваться вслух, публично. Причастил их, и их перевели в другую палату на 6 человек. Несколько дней приезжал я к ним, исповедовал и причащал. А голодовка все продолжалась. Им в это время приносили еду – мясное блюдо. Но для голодающего это смерть, вкусишь – тут же заворот кишок. Это мало кого интересовало.
В новой палате, куда их перевели, я поинтересовался: «Девчонки, что-то у вас много проводов. Для чего они?» ‒ «А мы не знаем». Исповедовал я их и решил узнать, куда же ведут эти провода, пошел по ним. И привели они меня в кабинет главврача. Захожу, вижу: главврач и двое парней в белых халатах. Поздоровались. Сразу понял, что это за «врачи», но спрашиваю: «Вы врачи?» ‒ «Да». – «У меня к вам вопросы будут». – «Пожалуйста». – «Какая разница между невропатологом и психиатром?» Они сразу раскраснелись: «Что, экзамены нам устраивать пришли?» ‒ «Да нет, просто мне интересно знать. Если бы вы меня в храме увидели, то вправе были бы спросить, чем отличается православие от католицизма, вот и я вас спрашиваю...» Два часа с ними беседу вел, и они за это время никуда не выходили – ни к больным, ни на прием, и в медицине знаний никаких не выказали. А через несколько дней они появились у меня дома уже без белых халатов...
Семнадцатый день голодовки. В больнице собралось городское начальство, фотокорреспонденты, были представители из Москвы; они дали обещание, что храм будет передан верующим. И вот, когда это обещание было получено, женщины голодать перестали. На свежем воздухе голодать им было легче, а в палате окна закрыты, кроме них там и другие люди, и у всех женщин началась сердечная недостаточность. Начали выходить из голода. Дело это непростое. Первая цель – вызвать у голодающего слюноотделение. Для этого разжевывают лук, но не глотают, потом прополаскивают уста и выпивают стакан морковного сока. Так утром, в обед и вечером. На второй день – утром сок, в обед – овощной отвар, на третий день – овощной отвар и протертое яблоко... И 17 дней не должно быть ни капли соли. Ничего, все вышли из голодовки без вреда.
Еще год хождения по инстанциям, и в Великую Субботу, перед Пасхой 1990 года мы получили ключи от храма. Первая служба была на паперти, под звездным небом. Народу было множество, особенно молодежи. Все стояли с зажженными свечами.
А потом начался ремонт. Весь храм был застроен стеллажами в 5 этажей для хранения архива. В алтарях были капитальные кирпичные стены и перекрытия в 3 этажа, которые нужно было убрать. В алтаре святителя Николая, на месте престола, где приносилась Всемирная Жертва, – отхожее место. И вот, за две недели руками верующих храм был освобожден. Приходили работать бабушки, студенты, школьники. Жалкое было зрелище: стены все в огромных дырах – следы от вбитых бревен, храм весь израненный, как после артобстрела, окна выбиты, крыша течет (вместо кровли из жести – брезент, покрашенный зеленой краской). Но главным было – начать службу Богу, начать проповедь, потому что народ изголодался за 70 лет и жаждал духовной пищи – слова Божия.
Первое время проповеди говорили и в начале, и в конце службы. А по воскресным дням вечером пели акафист Божией Матери нараспев всем народом, а потом священники выходили на амвон, им письменно и устно задавали вопросы о вере и спасении души, на которые тут же давались ответы. Эта традиция сохранялась много лет.
Добрые люди
Многие помогали возрождать храм, отдавали свои силы, время и... жизни.
Борис приехал к нам из-под Вологды, по специальности – механик, инженер. В храме он разбирал стеллажи, отбивал отслоившуюся штукатурку. Самые опасные места под куполом были его. Как-то закончил он работу, спустился вниз, снял ремень страховки и сказал: «Сегодня под куполом ко мне подходила смерть, я взмолился, и она отошла». Был праздник святителя Николая. В приделе Святителя, где был туалет, разбирали перекрытия. Борис стал опускать бревно, бросил его вниз и не заметил, что на конце торчал гвоздь со шляпкой. Борис был в спецовке, гвоздь зацепил за куртку и потащил его за собой вниз. Упал Борис на солею в приделе святителя Николая. Вызвали «скорую», но он уже был мертв. Вещи его были у меня на Ремизной. Когда приехал его брат, открыли чемодан, в нем – большая икона святителя Николая. И родился он в день его памяти. Господь избрал Бориса – доброго, благочестивого христианина...
Приехали из Бреста мои знакомые – каменщик и штукатур, помогли алтарь оштукатурить. Из Киева Господь прислал Евдокию – пчелу-труженицу; из Чернигова – мать Феодосию; из Волгограда – Надежду.
Приехала бригада белорусов – 6 человек. И за месяц возвели корпус в 2 этажа, 40 метров длиной. Возглавляла работы архитектор Елена Антаринова.
Работали с 5 утра до 11 вечера. В субботу и воскресенье лежали как в бессознательном состоянии. В понедельник утром просыпались и снова приступали к работе. А ивановские каменщики трапезную за лето построили. Заложили еще один двухэтажный корпус и колокольню.
Перед самым Воздвижением привезли полуторатонный колокол.
В храме начали службу. Служили иеромонах Никифор, иерей Анатолий[9], иеродиакон Евгений. Господь послал нам скит – 20 гектаров земли, храм в убогом состоянии, надо и его восстанавливать. Приехал к нам Владыка. А у нас уже люди собрались, желающие монашеской жизни, есть хор. Мы и предложили в центре Иванова на территории храма создать монастырь. Владыка согласился. Написали прошение Святейшему Патриарху. И 27 марта 1991 года был основан женский монастырь.
«Где дух Господень, там свобода»
Однажды в полдвенадцатого ночи приходят ко мне начальник следственного изолятора вместе с оперуполномоченным и говорят: «В следственных камерах многие объявили голодовку, мы из опыта знаем, чем это может кончиться. Не хотелось бы кровопролития, нужно что-то предпринять». Наутро взял я с собой трехлитровую банку святой крещенской воды и вместе с четырьмя сестрами отправился в изолятор. 40 камер освятили за 7 часов. В каждой камере беседовали с ребятами и слышали, переходя из камеры в камеру, как стучали подследственные в двери и кричали: «Отец Амвросий, к нам зайди, нас освяти».
О том, что я пришел, уже вся тюрьма знала, все подследственные. И когда сопровождающие нас открывали засовы и замки, все в камерах выстраивались и с радостью слушали о Боге, особенно были довольны, когда их окропляли водой. В камерах накурено, дышать нечем. Вернулись мы домой, одежда так пропиталась дымом, что три дня пришлось ее выветривать. После освящения в тюрьме все утихло. Изгнали бесов, которые возмущали народ.
В то время в редакцию газеты «Гражданин» пришло покаянное письмо от Сергея Бороздина. Он убил 5 человек, приговорен к смертной казни, ждет исповеди. Мы поехали в камеру к смертникам. Исповедовал его, причастил и напутствовал в мир большинства. Сергея уже нет в живых, приговор приведен в исполнение, но мы верим, что душа его не погибла. Кто-то может сказать: как же так, ведь он принес много зла? Но Господь печется о каждой душе и каждому человеку дает возможность покаяться, пусть и в последний раз.
Потом была женская колония. Это «букет цветов», собранный со всей России. Самая маленькая судимость – 2-я, самая большая – 14-я. Даже есть и бабушки 90-летние.
Когда зашли к ним в отделение, среди сотен женщин я заметил одну – Александру Черкасову. Быстрая, шустрая. Четвертая судимость – за убийство милиционера. Я подошел, тихонько спросил: «Ты тут старшая, погоду направляешь?» ‒ «Да, я».
Перешли в клуб. Первая проповедь. В зале – человек 300. Три часа беседы, а в конце объявил: «Кто желает принять крещение, составьте списки, подготовьтесь». Вышли из клуба, подходит ко мне Александра и говорит: «Когда Вы сказали про крещение, меня в жар бросило. Вспомнила, что в Белоруссии на этапе встретилась с одной монахиней, осужденной за свои духовные убеждения (тогда это часто бывало). Она мне сказала: “Ты ведь не крещеная, примешь крещение в 1990 году”. – “Как в 90-м, когда я освобождаюсь только в 92-м?” ‒ “В 92-м будет поздно...”
Через месяц окрестил 15 человек. Александру – первой. Как говорило ее начальство, Александра стала вести себя скромно, начала молиться, читать Священное Писание. За хорошую работу и поведение ей дали отпуск, а на другой год отправили на поселение. В тот день, как ехать ей на станцию, утром встала и говорит женщинам: «Я видела странный сон. Мать побелила дом, отец дал мне белую простыню. Не знаю, к чему это?» И никто ей не ответил, мало ли что приснится. Вскоре подошла машина, ее с несколькими женщинами посадили и под конвоем повезли. По дороге один из конвоиров вступил с Александрой в разговор. Вытащил пистолет и, играя им, спросил: «А не боишься, что стрелять буду?» ‒ «Стреляй». Он выстрелил. Вот такое помрачение. Пуля попала в голову. Пришла «скорая помощь», но она была уже мертва. Так исполнились слова монахини о том, что принимать крещение в 92-м году будет поздно. Самое главное – спасение души. В Таинстве Крещения все грехи смываются, крещение – это второе рождение, новая жизнь. После крещения Александра повседневные грехи исповедовала, а в Рязани, если и были какие грехи, она их омыла кровью. Мы ее отпели, молимся за нее и считаем, что она − во святых. Так с тех пор и опекаем мы женскую колонию, а вместе с ней и другие, что находятся в Ивановской области (всего их девять). Крестим, исповедуем, говорим проповеди. В 1993 году построили часовню на территории женской колонии. Высотой 10 метров. Освящал ее на Преображение Господне Святейший патриарх Алексий II. Все женщины были в белых платочках, у многих на глазах слезы...
В марте 1995 года освятили храм в мужской колонии усиленного режима в поселке Талицы (в двух с половиной часах езды от Иваново). А в июне того же года еще в одной колонии заложили храм.
Много нам пишут осужденные: и мне, и насельницам монастыря. Изоляция от общества по-разному влияет на человека. Люди слабые, духовно неразвитые в изоляции ожесточаются. Сильные духом, с еще живой, но грешной, заблудившейся душой, меняются к лучшему. Изоляция дает им возможность остановиться, задуматься, осмыслить свою жизнь. Чего больше всего не хватает в тюрьме? Не свободы. Ведь свобода – это состояние души. Можно жить в миру, на воле, и оставаться рабом своих привычек и страстей. Где Дух Господень, там свобода (2 Кор. 3, 17), истина сделает вас свободными (Ин. 8, 32), − говорит Священное Писание. Больше всего страдают люди в тюрьмах от того, что нет мира в душе. Поначалу это не все понимали, и сейчас еще некоторые ропщут: почему я оказался здесь? ‒ я ни в чем не виноват. Но ничего случайного нет. Не виноват в том, в чем тебя обвиняют власти? Посмотри, не виноват ли в другом, не было ли в твоей жизни иных преступлений против Господа, ближних? Начинают вспоминать, и оказывается: один похитил иконы из церкви, другой занимался угоном машин, на совести третьего убийство. И Господь дает таким людям возможность покаяться, исправиться, пусть и через изоляцию.
[1] Архиепископ Амвросий (Анатолий Павлович Щуров; 1930 – 2016). С 1977 по 2006 г. возглавлял Иваново-Вознесенскую и Кинешемскую епархию.
[2] Память 4/17 ноября (†1584 или 1586).
[3] Михаил Поликарпович Голубев (†1960).
[4] Память 12/25 сентября, в Соборе Иваново-Вознесенских святых, в Соборе новомучеников и исповедников Российских.
[5] Лариса Васильевна Холина (впоследствии монахиня Антония; †07.11.1994).
[6] Впоследствии монахиня Александра.
[7] Впоследствии монахиня София.
[8] Впоследствии монахиня Екатерина.
[9] Анатолий Иванович Анисимов, впоследствии епископ Августин Городецкий и Ветлужский.
