Архимандрит Амвросий (Юрасов). Призвание

Архимандрит Амвросий (Юрасов)

Призвание

«Тайну цареву храни, а славу Божию поведай»

Книга «Призвание» ‒ автобиографическое повествование архимандрита Амвросия (Юрасова) о своей жизни. Алтайское село Огни, учеба в Троице-Сергиевой лавре, служение в Почаевской лавре; Кавказские горы, Ивановская область ‒ сёла Жарки и Красное, Преображенский кафедральный собор и Введенский женский монастырь ‒ вехи жизни и служения известного пастыря.
О. Амвросий рассказывает о непростых для верующих годах середины ХХ века, о гонениях, об интересных случаях и встречах, а главное ‒ о Промысле Божием и помощи Пресвятой Богородицы.


Посвящается памяти моей матери

Отец

Сибирь. Алтайский край. Огни, маленькое село недалеко от китайской границы. Кругом поля – километров сто можно проехать одними полями, и лишь вдали, на горизонте, горы. В Волчьем логу (сейчас он называется Юрасов лог) небольшая изба, крытая соломой, там живет семья: отец, мать и семеро ребятишек. Старшей – пятнадцать, младшему, мне, – два. Мать Екатерина Петровна – крестьянка. Отец Игнатий Иванович – бригадир в колхозе; дома занимался сапожным делом. Слыл человеком простым, но бывало, что принимал от Бога особые откровения.

Однажды ночью шел он полем, и вдруг отверзлось небо, пролился оттуда свет, да такой, что стало как днем: все до единой копёшечки было видно.

Помню, еще рассказывала мать. Как-то они с отцом по своим семейным делам не могли найти общего языка. Кстати сказать, при посторонних отец никогда не подавал вида, что произошла ссора, никто об этом не знал. Нас, детей, не ругал, не бил, но один его взгляд заставлял мигом забраться на печку и сидеть там молчком, не шелохнувшись… Так вот, после раздора он сказал матери: «Не ругай меня, Катя, сегодня плакать будешь».

Было время сенокоса. Отец стоял на стогу, укладывал сено, мать со старшей дочерью Евдокией подавали. Вдруг увидели верхового, он галопом мчался к ним. Отец глубоко вздохнул, воткнул вилы в стог и сказал со скорбью: «Все, отработался. Это за мной…» Верховой подъехал, крикнул: «Игнат, тебе повестка! Срочно явиться в сельсовет. Война…»

Что начнется война, отец предчувствовал. Чистили с колхозниками силосную яму, и он вдруг сказал: «Через три дня, ребята, будет большая перемена жизни». Те засмеялись: «Тоже знахарь нашелся, все знает! Какая еще перемена?» ‒ «А вот увидите». И правда, стали забирать из колхоза шоферов, никто не мог понять, что случилось, в Огнях не было радио. И только через несколько дней объявили, что Германия пошла на нас войной.

Вот и пришлось матери плакать. Оставалась одна с семерыми, да в каких условиях! В ее разум это не вмещалось… Помогла только вера в Бога, вера, что Он ее не оставит.

Провожали отца до сельсовета всей семьей. Меня он нес на руках, а когда расставались, передал матери и сказал: «Береги его, он вам поможет. Спасет вас…» Потом добавил: «А я пойду завоевывать свободу своим детям».

Попал на передовую и в первом же бою 11 сентября 1941 года в селе Мишино под Ленинградом погиб за Родину.



Голодное детство



Пришла похоронка. Сколько было пролито слез! Мать так плакала, что даже потеряла зрение, бельмо на глазу осталось на всю жизнь.

Началась тяжкая вдовья жизнь. Зима была в ту пору суровая. Мать обматывала тряпками ноги, брала салазки, за день обходила три-четыре деревни и приносила несколько картошек – сколько удавалось выпросить. Котел был большой, деревенский, на всю семью. Пару неочищенных картофелин натрет на терке, сварит и даст каждому по ложке – только чтоб не умерли с голоду. Корова ведь зимой молока не давала. О хлебе и мечтать было нечего, до 45-го года я его в глаза не видел. Помню, опухал с голода, изо рта текла кровь. Когда весной выбрался на улицу, ноги не держали, хватался за стены и плакал. Чуть не умер, но Господь оставил жить, так Ему было угодно.

Весной, когда сходил снег, собирали в поле гнилую картошку, делали из нее «тошнотики». Варили крапиву, лебеду, от нее тоже опухали. Еще ходили на свалку, выкапывали от падали кости, варили их. Вот так жили…

Время шло. Старшие братья и сестры уже работали в колхозе, резали картошку, сушили и отправляли на фронт. Из хаты забрали все кружки, котелки – тоже на фронт. Ничего не осталось, кроме вшей да лохмотьев по углам, там и спали. Так что в памяти на всю жизнь запечатлелось: солома в углу, на ней теленок, вечерами волки воют под окнами, лежат на завалинке, чуют запах коровы…

Корова Белянка, наша кормилица, была настоящей труженицей. Не только давала молоко, но и возила дрова, сено, все основные работы в хозяйстве выполняла. Как-то председатель колхоза потребовал, чтобы мы проборонили 50 соток колхозного поля. Куда деваться? Впрягли Белянку в борону: «Давай, милая, тяни!» А она опустилась на передние ноги, уперлась рогами в землю – и ни с места! Только пыхтит… И так ее и эдак, ничего не помогает. Пришлось распрячь из колхозной бороны и впрячь в свою телегу – тут же поднялась и послушно отправилась в лес за дровами. Да, такие коровы – большая редкость, может, подобных и вообще больше нет.

Зимой в наших краях была эпидемия черной оспы. Полсела вымерло, людей хоронили прямо в снегу, копать могилы не было сил. А мы, хоть и были самые бедные в селе, выжили, никто не заболел.

В Огнях оставаться было невозможно, решили перебраться поближе к станции. Сначала переехали в Шипуново, потом в Новополтавский совхоз, а потом в Алейск. Тащились, будто цыгане: Белянка запряжена в телегу, там все имущество и я сверху, остальные шли пешком.

В Алейске дали место для строительства землянки. А из чего строить? Ни одной палки не было, ни единой копейки… Достали лопаты, выкопали яму, покрыли ее пятью горбылями, засыпали ботвой, соломой и землей сверху – вот готово жилье. Вползали туда на животе. Наверху, привязанная к колышку, стояла корова – единственный признак, что здесь живут люди. Потом стали строить землянку. Мать со старшими братьями и сестрами ходила в поле, приносила солому; лепили саманные кирпичи. Матку трудно было найти, вместо нее поставили семиметровый рельс, конец его торчал на улицу и в сильные морозы промерзал; когда в землянке топили, с потолка капала вода. Землянка получилась низенькая: можно было, стоя во дворе, через крышу с соседом разговаривать, а зимой ее всю заносило снегом, одна труба торчала, и, чтобы выйти на улицу, приходилось прокапывать тоннель. Ребята катались на лыжах и санках прямо по крыше.

Сидишь, бывало, дома, смотришь в окно, а там ребятишки катаются, смеются, кричат. До чего хочется покататься с ними, поиграть! А надеть нечего… Вот и выбежишь прямо босиком на мороз, чуть ли не голышом, взбежишь на горку, скатишься – и стремглав обратно в землянку, а там давай плакать: ноги ломит от холода. Мать спрашивает: «Ну что, ревунков нахватался?» И к другу Володьке Гапонову тоже бегал босиком – далеко, метров за пятьдесят. Вернешься домой – все тот же голод, та же нищета.

Помню, ростом был довольно высокий, а худющий – все ребра торчали. В двенадцать лет сравнивал себя с шестилетним мальчиком, он был толще меня.

Сельские ребята бродили по улицам, курили, ругались матом, дрались. Мы с другом Володькой, завидев их, прятались в канаве или яме, ждали, пока пройдут, с ними никогда не ходили… Летом целыми днями, голодные, барахтались в речке. Что такое баня, тогда не знали, ноги все были в цыпках, мазали их солидолом.

Метрах в ста от нас жила богатая соседка Соня Скиндириха. У нее было две коровы, штук пятьдесят овец, стадо гусей, много кур, уток, большой огород и собственный колодец, она запирала его от нас на замок. Только когда Скиндириха уходила торговать на базар, муж ее, дед Яков, давал нам воды и вообще помогал, чем мог. За него, о его упокоении, я и теперь молюсь.

Как-то была страшная засуха: хлеб на поле весь пожух, грозил полный неурожай. В колхозе собрали всех людей, школьников, чтоб таскали воду и поливали поле. Таскали, таскали – да что толку? Как было, так и осталось… И тогда вспомнили о Боге: кто еще поможет? Пошли в церковь, попросили батюшку отслужить молебен о дожде. И как только начали служить, собрались тучи… Еще несколько минут – и хлынул ливень. Спас Господь людей от голода…

В 1948 году старшие братья и сестры разъехались по другим городам. Остались мы с матерью и младшая из сестер Мария. Нам с ней за отца платили теми деньгами по 200 рублей. Хлеба и тогда почти не видели, его даже по карточкам трудно было купить. Очередь занимали с вечера.

Бог помог – выжили…



Хочу служить Богу



После войны у нас в Алейске открыли церковь, но первое время мать опасалась ходить, были разговоры, что там всякие новшества, обновленцы. Мы с Марией были некрещеные, но душа рвалась к своему Создателю, и мы частенько бегали в храм. Просили мать, чтобы крестила нас. Она и сама хотела, но денег не было. Наконец, попросила батюшку, иеромонаха Пимена[1], и он крестил нас с Марией бесплатно.

Церковь довольно далеко, на окраине, километра три-четыре от дома, и дорога плохая, через болото. Я прибегал на службу по колено в грязи. Богослужение мне очень нравилось, я любил смотреть, как мальчики лет 10 –12-ти в разноцветных стихарях прислуживали отцу Пимену. У меня уже возникло желание служить Богу, и как-то в конце обедни, когда отец Пимен давал крест, я подошел к нему: «Батюшка, мне хочется ходить вон как те мальчики, со свечой». Отец Пимен посмотрел на мои черные, в засохшей грязи, ноги, на рваную одежонку и спросил: «А лет-то тебе сколько?» – «Семь». – «Маленький еще. Вот подрастешь, и Господь исполнит твое желание».

Так оно и было, это мое желание исполнилось через двадцать лет. В 65-м году я поступил в семинарию и три года «ходил со свечкой» – был иподиаконом у только что посвященного владыки Ювеналия, ныне митрополита Крутицкого и Коломенского. Господь исполнил мое желание – я забыл о нем, а Он не забыл.

…Семилетним мальчонкой сидел я в Рождественскую ночь на ступеньках лестницы, ведущей на хоры. Таким чудным было праздничное богослужение, такая была в душе радость, такая любовь к Богу, что я дал Ему такой обет: «Вот вырасту и, что бы со мной ни случилось, буду верен Богу до самой смерти».

Шли годы, чего только не было в жизни, и я забыл, что давал такой обет, но Бога не оставлял, и Он никогда не оставлял меня: в самые трудные минуты я чувствовал Его помощь, покров и заступление.



«Бог тебя спас»



Испытания начались с самого детства. В первом классе хотели снять крестик, я не давался, тогда вызвали мать. Она сказала: «Будет большой – его дело, носить или не носить, а пока маленький, крестика не снимет». У моей матери слово не расходилось с делом...

В то время было не до учебы. Зимой в школу ходили по очереди: на всю детвору был один сапог и один ботинок. Весной и летом бегали босиком, с собой брали сшитые из тряпок тапочки: в школе босиком ходить не разрешалось.

Помню учительницу Александру Григорьевну Гришину. Она была очень добрая, жалела меня по-матерински. Ласка ее мне запомнилась.

В 1954 году переехали из Алтайского края в Кемеровскую область, в город Прокопьевск. В тех местах добывали каменный уголь, было много шахт, и я уже начал работать.

С 1957 по 1960 годы служил в армии в Томске, в сержантской школе. И там крест был всегда со мной; перед сном, закрывшись одеялом, читал молитвы, осенял себя крестным знамением.

Так получилось, что еще до военной службы, а потом и в армии занялся боксом. Из 30-тысячной дивизии отобрали команду в 10 человек, мы выступали на первенство военного округа Сибири и Дальнего Востока и заняли первое место. Занятие спортом было в моей жизни, конечно, не случайным, через него Господь сохранял от многих страстей: спортсменам нельзя курить, пить, много есть, заниматься блудом.

После армии поступил в шахту лесогоном. Там бывало всякое. Ребята часто подшучивали, пытались натолкнуть на грех – чтоб матом выругался или закурил папиросу. Протянут папиросу: «Ну-ка раскури!» Я зажигаю папиросу, не беря в рот, она тут же гаснет. «Дурень, затянуться же надо!» − «Еще чего не хватало». Так – слава Богу! – за всю жизнь ни одной папиросы не выкурил.

Работа была на редкость тяжелая, на износ. Трудился под землей четыре года, а потом Господь помиловал… Получилось так, что на соседнем участке кто-то ушел в отпуск, меня перевели на его место, а когда вернулся на свой участок, оказалось, что мое место уже занято, взяли другого. Что делать? Поднимать шум, отстаивать свои права, жаловаться? Я рассудил иначе: без воли Божией ничего не бывает; значит, так надо, значит, Господь приготовил что-то другое… Подождем! И что же? Через несколько дней мне говорят, что нужны люди в ОТК; обратился туда – и правда, требуются контролеры, меня взяли. Жизнь наступила совсем иная: и приходить на работу можно позже, и уходить раньше, и сама работа, как говорится, «не бей лежачего»: взял уголь на пробу, записал, отдал анализ – и свободен… Вот милость Божия! Да, Господь лучше нас знает, что нам нужно, поэтому надо в любом трудном положении полностью предаться Его воле и не шуметь, не суетиться, не впадать в панику, не отчаиваться, а одно только знать: «Господи, да будет воля Твоя святая…»

Летом всю молодежь обычно отправляли в колхоз. Посадили и нас в вагоны, повезли… Болезнь молодежи нашего времени – водка, пили все, даже девушки. Протянули и мне сто грамм: «На, Сашенька, выпей». Куда деваться? Выпил, закусил. «Бери еще». – «Нет, я никогда не повторяю. Пью сразу – кружку, стакан или сто грамм». Больше меня уже не угощали, тем более что сам я водку никогда не покупал и денег на нее не давал.

Приехали в колхоз. Поместили всех в колхозный барак человек на тридцать, дали матрасовки, солому. Кое-как устроились. Ребята пошли промышлять – кто в магазин за водкой, кто куда, а я отправился по деревне и встретил старца: «Церковь здесь есть?» ‒ «Есть. Километров сорок ехать рабочим поездом». – «А верующих много?» ‒ «Есть и верующие. Вон рядом с вами пчеловод живет». Пошел я к этому пчеловоду; войдя, осенил себя крестным знамением. Встретили меня хорошо, собрали ужин: молодая картошка, огурцы, медовуха. Ну и, конечно, была беседа… Потом пошли еще к одному старцу, он был очень добрый, дал мне почитать книгу отца Иоанна Кронштадтского. Я, как мог, помогал его семье: копал картошку, возил сено; у них и жил, молился, читал и в церковь с ними ездил.

Однажды утром вышел из дома, подхожу к нашему бараку – вдруг дверь распахивается, выбегает кто-то из ребят с подбитым глазом и кричит что есть мочи: «Колхоз старое дышло, здорово!» Увидел меня: «Ну, Саша, тебе здорово повезло! У нас тут побоище было». Оказывается, вечером наши ребята обидели колхозную девчонку, отняли у нее велосипед, а потом еще на танцах с местными задирались. И вот, когда вернулись поздно ночью в барак, улеглись – собрались колхозные парни с дубинами и фонарями: «Эй, вы, вставайте!» Двери барака не запирались, они ворвались и давай молотить всех подряд. Измолотили и ушли. Вот парень и говорит мне: «Тебя Бог спас».

Когда в первый день пришли на поле, надо мной посмеивались: «Смотрите на него: в Бога верит!..» А когда сели обедать, говорят: «Ну-ка богомолец, покажи нам Бога, где Он и какой. Ведь мы Его не видим». Как им объяснить? Я показал на высоковольтную линию: «А вы видите, как идут по проводникам электрические заряды?» ‒ «Нет…» ‒ «А магнитные и силовые линии видите? Можете увидеть, как весь мир заполнен радиоволнами, словами и мыслями человеческими? Нет… И ум свой не видите, и любовь не видите, какого она цвета, формы. Да сколько всего в мире, чего мы не видим, не можем потрогать, а знаем, что оно есть…»

Так я им объяснял, а тем временем разошелся один из ребят и давай бороться со всеми подряд – и никто с ним не мог совладать. Дошла очередь и до меня: «Ну-ка попробуй!» ‒ уверен был, что вмиг справится. Но я знал приемы бокса и борьбы: обхватил его «замком» самбо, прижал так, что он с ревом подпрыгнул и перелетел через голову. Все вокруг, увидев такое, ахнули. И после этого все три месяца, что мы были в колхозе, никто при мне над верой не смеялся.



Время испытаний



Из города приехал мастер нашего участка и привез газету «Шахтерская правда». Время тогда наступило для всех верующих особое – хрущевское… Я просмотрел газету: во всю страницу «Благочинный самочинный». Это обо мне. «Допустимо ли, − писалось в газете, − чтобы в наше время молодой человек разъезжал по монастырям, покупал крестики, иконы, занимался спекуляцией и религиозной пропагандой, совращал молодежь…» В конце было сказано, что с такими шарлатанами надо покончить как можно быстрее.

Я прочел, осенил себя крестным знамением: «Слава Богу за все! А насчет того, чтобы покончить, так это не в ваших руках, а в Божиих...» То есть предал себя воле Божией и продолжал спокойно трудиться.

А из-за чего все началось? Было так. Весной я получил отпуск и отправился по святым местам. Правда, привез крестики, штук тридцать, просил наш шахтер Вася Сорокин. Мы с ним крест носили открыто, не снимали, даже когда мылись в шахтерском душе. Так вот, положил я эти крестики в карман плаща и пошел на работу. А там меня неожиданно направили к художнику, помогать писать плакаты к празднику. Я повесил плащ в его кабинете, а писал в другом месте. Тем временем к художнику зашел редактор местной газеты, попросил закурить. Тот сказал: «Возьми у меня в плаще». Ну и редактор вместо его плаща попал в мой – и вытащил крестики! Шум поднялся страшный, узнала вся шахта, приехало городское начальство… Меня вызвала начальник ОТК Светлана Николаевна, женщина добрая, толстая, килограмм так на сто двадцать: «Сашенька, у тебя нашли крестики, об этом знает все начальство и у нас, и в городе, говорят, ты раздаешь их в шахте. Это правда?» ‒ «А вы желаете иметь крестик?» ‒ спросил я ее. «Зачем он мне? Я в Бога не верю». – «Ну, а кто желает, как вы думаете?» ‒ «Верующие, конечно, кто же еще!» ‒ «А у верующих крест есть. Кому же здесь их раздавать?» Ответ этот она передала начальству, и шум немного утих: все знали, что у нас в шахте только Володя Коблюков, Вася Сорокин и я носили кресты.

В 1962-м году решил съездить в Почаевскую лавру. Мать отговаривала: «Время тяжелое, на Лавру особое гонение, даже приезжих часто забирают». Но была поддержка свыше: видел во сне Богоматерь, Она стояла во весь рост в черном одеянии и накрыла меня омофором. Это был знак, что молитвами Божией Матери буду храним; у нас в Прокопьевске храм был в честь Покрова Божией Матери. Рассказал этот сон маме, она благословила: «Раз так, поезжай, Покров Царицы Небесной с тобою…»

Приехал в Почаев. Была зима. Из окна старой почты – прекрасный вид Лавры, я рисовал ее в записной книжке. Открылась дверь, вошел мужчина средних лет, потребовал документы. Как потом выяснилось, это был дружинник Максимюк. Он повел меня в милицию, там навели справки, сообщили в соответствующие органы Прокопьевска: мол, такой-то, будучи молодым, постоянно посещает церковь, надо им особо заняться… Уже в Прокопьевске ко мне подошел церковный сторож Илья и предупредил: «Ты, Александр, сейчас в церковь не ходи, меня о тебе спрашивали. Интересуются…» ‒ «Хорошо», ‒ ответил я… И стал еще чаще ходить в церковь, да еще привел Володю Коблюкова (он теперь священник) и нескольких девушек. Мною, будто опасным преступником, занялись органы госбезопасности, горком партии, горисполком и, конечно, атеистическая пресса. Четыре раза писали в газете, раз говорили по радио и все одно и то же: молодой человек, только что из армии, ходит в церковь, да еще других за собой тянет. Как только ни старались оторвать меня от Бога, от церкви! Но разве мог я послушаться их, разве мог я оставить церковь, когда еще в семь лет дал Богу обещание быть Ему верным до самой смерти!

Антирелигиозная кампания все ширилась. У нас на производстве усилилась атеистическая пропаганда, и мне даже выделили атеиста, он был наполовину китаец, окончил богословский факультет в Харбине, затем у нас институт, работал старшим инженером. Беседовал со мной часа четыре и, наконец, сказал с сожалением: «Тебя и пушкой не прошибешь, ничего не докажешь! Один у тебя выход – в семинарию». – «В семинарию? – удивился я. ‒ У меня способностей нет, память плохая. Не смогу». – «Ничего, сможешь! А кончишь – приедешь к нам в Северный поселок, построим тебе церковь, и будешь наших детей крестить». Через несколько лет я оказался там, но церкви не было, и он уже отказывался от своих слов.

Всего не расскажешь… Горком, горисполком не унимались. После статейки, где было сказано, что со мной надо покончить как можно быстрее, пришлось даже писать в Москву: мол, я тружусь как все, честно зарабатываю свой хлеб, а меня преследуют, не пускают в церковь, дома не дают покоя, приезжают чуть ли не каждый день, вызывают родственников, угрожают им… Вскоре после этого меня и брата Николая пригласили в горисполком: из области приехала комиссия разбирать мое письмо.

По дороге мы зашли в горком, купили в киоске «Спутник атеиста», где в конце были напечатаны законы в защиту прав верующих. Вошли в кабинет зампредседателя, там – человек десять из разных организаций, не считая редакторов местных газет. Секретарь горкома Пушкарева набросилась на меня: «Как же вы в двадцатом веке, кончив нашу советскую школу, можете ходить в церковь, стоять среди этих старух, там и дышать-то нечем! Ходили бы лучше в кино, на танцы…» ‒ «Находился уже, надоело». – «А вы знаете, что являетесь нарушителем закона?» ‒ «Какого? Покажите». Она перелистала книгу: «Читайте: гражданам СССР строго запрещается бродяжничать. А вы бродите по всяким святым местам…» ‒ «Неправда, ‒ возразил я, ‒ я честно работаю и по Конституции имею право на отдых, а время отдыха могу использовать, где и как хочу. Причем тут бродяжничество?» Тут ее бросило в жар, она стала махать руками, затряслась. Николай прочитал ей еще несколько выдержек из «Спутника атеиста» и добавил, что они являются нарушителями собственного закона. Поднялся шум, все отказывались от своих слов, от обвинений против меня и нашей семьи, сваливали вину друг на друга…

Через некоторое время, 12 сентября 1964 года, в городской газете появилась статья «Духовная забегаловка». После появления этой статьи к нам домой приехал сам председатель горисполкома Паяльников. Мать встретила его, как полагается: напекла блинов, поставила на стол кагор. Он зашел в комнату, спросил ее: «“Отче наш”» знаете?» ‒ «Знаю». – «Утренние и вечерние молитвы читаете?» ‒ «Читаю». – «Ясно. Православные христиане». Потом осмотрел святой угол: «Нормально, никакой домашней церкви тут нет». – «В чем дело? ‒ спросил я. ‒ Работаю, не пью, не хулиганю…» ‒ «Понимаете… надо было сначала ко мне обратиться, а вы сразу в Москву! Вот и приходится расхлебывать…» Помолчал немного и вдруг спросил: «В городки играешь?» ‒ «Играю». И, уже садясь в черную «Волгу», пообещал: «В следующий раз приеду – сыграем».

Приезжал еще, и не раз, хотел встретиться, но никак не получалось: то я был на работе, то в церкви; приезжал на работу – оказывалось, я дома… Так и не удалось больше побеседовать.

На кухонной двери я, и правда, написал мелом большими буквами «ЯКО С НАМИ БОГ». Однажды прибыла милиция – на двери замок; посмотрели в окно, увидели надпись – и назад.

…А перед тем, как началась вся эта история, явилась ко мне в сонном видении Божия Матерь. Высокая, во всем черном, Она села рядом, положила руки на колени, потом повернулась ко мне и ласково, с любовью спросила: «Если Бог пошлет тебе скорби, сможешь их перенести?» ‒ «Господь поможет – перенесу», ‒ ответил я. И Господь помогал; сколько эти испытания длились, на душе был мир и покой, я твердо знал, что они попущены Богом для пользы моей души и послужат ко благу.

И правда, что мне пришлось тогда перенести, явилось толчком для духовной жизни. Я стал больше интересоваться «сектой атеизма» ‒ тем, как вести с ней борьбу. Да, у нас с ней старые счеты, и борьба эта не кончится до самой смерти – не за свою душу, но за души других, потому что я священник. В боях рождаются герои земного царя, а в этой борьбе, борьбе духовной, рождаются воины Царя Небесного, воины Христовы.



Господь вразумляет



После приезда из Почаева, по милости Божией и по молитвам Царицы Небесной, оставил бокс. Перешел на коньки – более легкий вид спорта, кончилась зима – занялся прыжками в воду с десятиметровой вышки. Начали аплодировать – бросил и это, и больше к спорту не влекло.

Стал чаще ходить в церковь, читать духовные книги, молиться, вести беседы. Готовился в семинарию.

Перед семинарией Господь укреплял, вразумлял.

Однажды вечером пришел с работы, лег на диван и стал размышлять: «А что такое душа? Где она и какая? И как она может существовать отдельно от тела?» И тут вдруг… происходит со мной что-то странное. Оказываюсь я в поле, иду с работы, снег скрипит под ногами, чувствую свежесть морозного воздуха, вижу впереди свой дом. Но кто же это? Ведь на самом деле я лежу на диване и не сплю, все ясно ощущаю: вот я, вот мои руки, ноги, все мое тело, и я же одновременно иду полем к дому… Как такое может быть? Подхожу к дому, берусь за ручку двери – и по-прежнему лежу на диване. Вхожу в дом, перекрестился, приложился, как обычно, к иконе Богоматери, а сам думаю: «Что же происходит? Я лежу на диване, и я же к иконе прикладываюсь!» А это Господь показал, что такое душа и как она может отделяться от тела.

Было еще вразумительное видение от Господа. Как-то под воскресный день пришел с работы в третьем часу ночи. Лег и в тонком сне вижу: возле святого угла доски пола вроде бы рассохлись, образовались щели, и сквозь них виден ход из шахты. Там светится фонарь, кто-то идет, все ближе, ближе… Кто? Ведь день воскресный, и в шахте никого не должно быть. И охватил страх, душа сжалась, чувствуя приближение нечистой силы. Что делать? Быстро взял из святого угла флакончик со святой водой и крестообразно окропил это место. Тут раздался страшный взрыв. Оглянулся: на столе листы белой бумаги, и на них отпечаток огромных, похожих на медвежьи, лап. Окропил и стол – снова взрыв, и ни стола, ни бумаги; все исчезло. Но эта невидимая вражья сила набрасывается на меня со звериным ревом, и я защищаюсь от нее только крестом; лезет с одной стороны – крестом, с другой – снова крестом, с третьей рвется и ревет, как лев, а я ее крестом, крестом, крестом! Потом не вытерпел, схватил табуретку, размахнулся… Табуретка полетела в святой угол, а там на полу под иконами лет трех-четырех сидел светозарный в славе Богомладенец и весь ликовал, радовался, трепетал. Мне почему-то стало жаль Его, я бросился, припал к Нему, Он вытянул ножки, и я поцеловал маленькие пухлые ступни, а Он обнял меня, прижал к Себе.

Так Господь по великой Своей милости явил Себя для вразумления и укрепления в вере.



Покров Божией Матери



14 октября 1965 года, на Покров, прихожу вечером с работы. Дома мать, несколько ее подружек-соседок и сестры. Все взволнованы, плачут. Что случилось? Они говорят: «Божия Матерь сейчас явилась». – «Как?!» И они рассказали: сестра Варвара – дом ее рядом с нашим – шла к матери и смотрела на звездное небо. Вдруг со стороны города показался какой-то необыкновенный светящийся шар, он быстро приближался. Варвара подбежала к дому, стукнула в окно: «Мама, все, кто есть, выходите!» Выбежало человек шесть, видят: шар летит по небу, долетает до нашего дома, останавливается над ним, потом раскрывается, словно цветок, и отчетливо является образ Покрова Божией Матери. Все упали на колени, плакали, молились. Образа Богоматери скоро не стало, на этом месте остались свет, облако и светящийся шар. Потом шар закрылся и полетел дальше… А на следующий день в городской газете писали, что низко над городом пролетела необычная комета, специалисты будут изучать чудо природы.

Да, Покров Царицы Небесной всегда был над нами…



Благословение старца



Когда в первый раз был в Почаеве, пошел приложиться к мощам преподобного Иова. Приложился лбом к ножкам и тут же почувствовал необычное тепло и словно бы печать на лбу; ощущение это сохранялось целую неделю.

Тогда же в Почаеве я много слышал от людей об игумене Иосифе (в схиме Амфилохий)[2], как он отчитывает бесноватых: одна из них упала в храме, стучала по полу кулаками, и бес кричал в ней: «Мы тебе еще покажем!» Мне очень хотелось взять у старца благословение, но никак не удавалось – прожил в Почаеве целую неделю, да так и уехал. Но только сел в поезд, увидел отца Иосифа во сне: он шел, люди подбегали к нему за благословением, бесноватые вокруг кричали, падали, бились, стучали кулаками. Я взял у него благословение и тут же почувствовал, что еле держусь на ногах, – зашатался, из головы выходило что-то нехорошее... «Видно, я тоже бесноватый», ‒ промелькнула мысль.

На следующий год снова поехал в Почаев, и снова не удалось увидеть отца Иосифа. На обратном пути заехал в Киев. Побыл там несколько дней; пора было возвращаться домой. Пошел на вокзал, а там народу видимо-невидимо, и на табло надпись: «Мест нет». Отчаиваться, однако, не стал, избави Бог! Обратился к Господу, к Божией Матери, к Киево-Печерским угодникам, попросил у них помощи. И вот минут через пятнадцать вижу: огромная толпа вдруг расступилась, возле кассы стало совсем свободно. Я быстро, осторожно подошел, протянул в окошко билет: «Закомпостируйте!» Девушка-кассир вспыхнула – ну, думаю, сейчас отчитает! – и вдруг стала радостная, веселая: «Давайте сюда!» Закомпостировала и поторопила: «Беги быстрее, место в вагоне найдешь!» Зашел в вагон – и правда, есть свободное место. Слава Тебе, Господи! Лег спать; во сне вижу отца Иосифа, он говорит: «Помнишь, когда приезжал сюда первый раз, хотел у меня благословение взять, и я тебя благословил. Вот и сейчас благословляю...» И перекрестил меня.

В его образе явился Ангел Господень...



К преподобному Сергию



Когда возвращался второй раз из Почаева, заехал в Загорск, поговорил, с кем следует. Сказали: «Готовь документы». Обещали принять в семинарию!

А когда стоял в Троицком соборе у мощей преподобного Сергия, вдруг так захотелось быть на месте гробового иеромонаха! И тут же одернул себя: «Грешно ведь ставить себя на место священника...» С тем и уехал домой, в Сибирь. Приехал и вижу во сне: огород, высокие подсолнухи, и среди них большие грядки из навоза, на них огурцы – необычные, огромные, но их не видно, они все там, в навозе. Я стою на грядке, и давай их вырывать оттуда один за другим; вырываю, а сам плачу и приговариваю: «Преподобне отче Сергие, моли Бога о мне!»

...Лето. Документы отосланы. Вместе с другом Володькой жду вызова из Загорска на вступительные экзамены. Наконец, вызов пришел. Иду к начальнику шахты, показываю. Он посмотрел, переглянулся с кем-то, дал прочитать. Все вокруг молчали. Начальник шахты сказал: «Для поступления в институт дают отпуска, а как в семинарию – не знаю. Подождите, выясню». Потом ухмыльнулся: «Ладно, приходите завтра». «А что если только уйду, он возьмет и позвонит кое-куда, и сорвут поездку?» ‒ подумал я. Взял у него из рук вызов, сел на велосипед и покатил домой. Чувствую: на душе неспокойно... И решение пришло. Тут же написал заявление на расчет. Володя – тоже. Вместе отправились снова к начальнику шахты. Его уже на работе не было, поехали домой. Открыл сын-подросток; он спал. Зашли. Начальник поднялся: «Что вы хотите?» ‒ «Подпишите на расчет», ‒ и протянули заявления. Он плохо соображал со сна, подписал, и мы тут же помчались домой, а утром получили деньги. В это время все опомнились; приехали из города, начальнику шахты всыпали: как же это так, двоих ребят отпустил в семинарию! Чуть с работы не выгнали: стыд и позор на всю область... А что тут удивительного? Ведь нас в шахте все знали, знали, что мы верующие: крестик не снимали, даже когда мылись в рабочем душе. Интересно вот что: когда мы кресты еще не носили, о нас судачили: баптисты... не пьют, не курят, не гуляют. А как надели, сразу сказали: ну теперь видно, что православные. Русский народ, своя братва!

Перед отъездом друга Володьку все же вызвали, предложили сотрудничать, если поступит в семинарию. Даже пообещали достать билеты в Москву, тогда было очень трудно, очередь с трех ночи занимали. Володя отказался, они уговаривали, настаивали: «Да нам просто интересно знать, как там проводятся занятия. Сообщали бы нам...» Не уговорили. Звание христианина – высокое, и пачкать его мы не собирались.

Святые отцы советуют не доверять снам, однако пророк Иоиль говорит, что в последнее время юноши и девушки будут вразумляемы видениями и сновидениями. Вот и я, перед тем как ехать в Троице-Сергиеву лавру, видел такой сон: будто мать моя приходит из магазина и приносит большой сверток, крестообразно перевязанный лентами: «Вот, пальто тебе купила, да какое!» Длинное, черное, редко усыпанное горящими звездочками, и все это из драгоценнейшего материала. Надел его – оно было до самого пола, рукава же не очень длинные, чуть пониже локтя и очень широкие. Мне понравилось: «Настоящее современное пальто!» А мать говорит: «Очередь за ними была большая, мне последнее досталось. Восемь рублей стоит».

Да, по молитвам матери Господь сподобил меня быть священником и надеть рясу, длинную до пола, с широкими рукавами; и учился я восемь лет.

...Вот и кончилась шахтерская жизнь! Получили расчет, выписались, снялись с военного учета. Приехали на вокзал; знали, что с билетами трудно, но не волновались, надеялись на помощь Божию. Помолились, подошли к кассе – ни одного человека! «Два билета до Москвы». – «Пожалуйста».

Едем в Москву. Сижу в вагоне и думаю: «Ну вот, рассчитался, выписался, с военного учета снялся... А вдруг не поступлю? Что тогда? Возвращаться?..» Потом задремал и вижу: Москва, Богоявленский собор. Служит патриарх Алексий I, богослужение кончилось. Патриарх выходит, садится в машину, она трогается... «Да ведь я благословения у него не взял!» И я кидаюсь что было сил через площадь вслед за машиной. Вдруг она останавливается, открывается дверца... Я подбегаю, встаю рядом... Патриарх улыбается, протягивает мне руку, я целую ее... дверца закрывается, и машина уезжает. «Слава Богу! Получил благословение!» Господь успокоил видением: теперь я был уверен, что поступлю.

А когда уже учился, наш класс привезли осенью в Богоявленский собор. Отгородили место у солеи, там мы, сорок человек, стояли и молились. Когда пропели «Отче наш», классный руководитель, архимандрит Матфей[3], сказал нам: «Теперь все проходите по одному в алтарь взять благословение у Святейшего». И так как я стоял первым, то первым и вошел в алтарь. Святейший сидел в кресле, я быстро приблизился, поклонился: «Благословите!» Он улыбнулся, протянул руку, и я тут же вспомнил, как он во сне протягивал мне руку с такой же улыбкой.

Благословение Божие было: я студент МДС – Московской духовной семинарии.



Бог благословляет монашество



Троице-Сергиева лавра. Центр Православия, сердце России. Приезжают сюда со всех концов страны. В день памяти преподобного Сергия бывает до 50-ти тысяч человек, по территории с трудом можно пройти.

Преподобный Сергий Радонежский – как солнце среди русских святых, его молитвами и предстательством до сих пор хранит Русь веру православную, по его молитвам стоит непоколебимо святая обитель – Троице-Сергиева лавра. Сколько чудес было явлено здесь, у мощей Преподобного, и не только в старые времена, но и в наши дни; многих я удостоился быть свидетелем...

Начались годы учебы.

Рано утром – братский молебен в Троицком соборе у мощей, собирается вся братия, приходим и мы, семинаристы. Преподобный, когда был мальчиком, учился плохо, грамота не давалась ему, и он очень скорбел, а однажды пас коней и повстречал схимника, тот дал ему просфору и сказал: «Теперь Господь пошлет тебе разум, все будет хорошо». И правда, после этого он так преуспел в учении, что умом и знаниями превзошел своих сверстников, его даже хотели сделать митрополитом, но он отказался: «Золота никогда не носил...» А теперь студенты приходят к Преподобному, просят, чтобы Господь его молитвами дал разум для усвоения трудных богословских наук. Просил и я его помощи – и переходил из класса в класс. Зимой 1966 года меня направили к вновь поставленному епископу Зарайскому Ювеналию[4]. Три года был у него иподиаконом-книгодержцем, а служил он в храме святых Апостолов Петра и Павла, что на Солдатской, там есть единственная в Москве чтимая икона Почаевской Божией Матери. За три года при архиерее набрался практического опыта, это очень помогло, когда стал священником; богослужение уже было знакомо.

Время шло. Пора было определить свой путь, жениться или же... О монастыре я и не мечтал! Когда учился во втором классе, вместе с другом Володькой Кочерыгиным и Галей Войтенко из Горького поехали в Горьковскую область, в деревню Пузо, к старице Евдокии, ныне уже покойной. С семи лет она полвека пролежала в постели парализованная, на одном боку. Господь через нее многим открывал Свою волю, и люди приходили к ней за советом, за духовной помощью. Ее преследовали – обычное в те времена явление, – и нам пришлось ждать до двух ночи, чтобы войти к ней. Меня она ни разу не видела, но только мы вошли, воскликнула: «О, Саша приехал! Заходи, заходи... Ну, как учеба?» ‒ «Да слава Богу». – «Мама жива?» ‒ «Жива». – «И как ты думаешь жизнь свою устраивать? Монахом будешь или женишься?» ‒ «Не знаю. Как Бог благословит». Она улыбнулась, перекрестилась и сказала: «А Бог благословляет монашество». Сказала несколько слов и моему другу Владимиру, потом позвали Галю. Евдокия ее сильно ругала. «Как тебя звать?» ‒ «Галя». – «Не Галя ты, а Агашка!» ‒ сердито сказала ей Евдокия. Так с обидой Галя и уехала. А через некоторое время поступила в монастырь, пять лет была послушницей, пела на клиросе, трудилась – и ушла. Не смогла побороть искушение, вышла замуж, повенчалась. Может, потому и назвала ее Евдокия так пренебрежительно – Агашкой? Мне она еще сказала: «Когда будешь в четвертом классе, рукоположат в иеромонахи». Так оно и было.

Итак, Божие благословение – монашество. Прежде чем перейти из Академии в монастырь, восемь раз снился один и тот же сон: будто я снова в армии, стою среди солдат и удивляюсь: почему же я здесь, ведь давно отслужил?

В христианстве есть три рода подвига, к которым Господь особо призывает: юродство, пустынничество и монашество. Люди несведущие обычно удивляются: что ж это будет, если все уйдут в монастырь, ведь род человеческий прекратится! А зачем всем уходить? Не все же могут быть, к примеру, художниками, музыкантами, поэтами, учеными, а у кого есть к этому призвание. К монашеству же призвание особое, от Бога, а кого Господь призывает, тому и помогает, дает силы, хранит.

Владыка Ювеналий отпустил меня, благословил крестом, и 8-го октября, в день памяти преподобного Сергия, я уже был послушником в Лавре.



Самое главное – послушание



Первое время в монастыре пономарил, помогал служащему иеромонаху отцу Ксенофонту. Был такой случай. Я допустил какую-то ошибку, не помню, какую именно, и тут в алтарь вошел наместник отец Платон. Заметив неполадки, строго спросил: «Кто это сделал?» ‒ «Простите, отец наместник, я виноват», ‒ ответил отец Ксенофонт, взял вину на себя, чтобы меня защитить. Наместник немного погудел и успокоился.

Послушания были разные: дежурил на проходной, раздавал масло у Преподобного, сидел в надкладезной часовенке, месяца четыре трудился на кухне.

Одного старичка в монастыре туристы как-то спросили: «А вы кем тут работаете?» ‒ «Послушником», ‒ ответил он. «А что это значит?» ‒ «Это значит, что я всех слушаюсь». Да, такова работа послушника – слушаться старших из братии, не прекословить, не роптать, не раздражаться, не обижаться, одно только знать: «Простите» да «Благословите». Научишься этому – сможешь жить в монастыре.

Помню, нес послушание: продавал за ящиком свечи, просфоры, принимал записки. И вот отец Лаврентий, старший мытарь, как у нас его называли – ответственный за монастырские доходы – решил меня испытать, не присваиваю ли я деньги. Его касса находилась в помещении, где жил наместник, внизу. Оттуда наверх, в трапезный храм, вела винтовая лестница. Однажды прохожу мимо кассы и вижу: возле лестницы лежат три рубля, скомканная бумажка. Рядом никого нет, удобный случай взять деньги. Но я знал, что за каждую незаконно присвоенную вещь придется дать ответ, а потому отбросил деньги ногой в сторону, чтобы других не соблазняли, и пошел дальше. Стал подыматься по лестнице, и вдруг пришло в голову, что эта трешка не просто так здесь лежит. Остановился, оглянулся. И правда, дверь кассы открылась, вышел отец Лаврентий, поднял деньги и тут же скрылся.

Быть всегда во всем послушным – такое желание и решение возникло у меня, когда еще учился в первом или втором классе. В монастыре оно еще больше окрепло. Помнится, был уже иеромонахом и видел такой сон. Будто стою я в алтаре, совершаю проскомидию, поминаю о здравии и упокоении. Вдруг открывается дверь, и в алтарь входит покойный профессор отец Марк (Лозинский). Высокий, в подряснике, он проходит, набирает воды попить, и все это ясно, отчетливо, как наяву. Я сознаю, что он пришел из того мира, и сразу мелькает мысль: давай-ка спрошу его, как мне спастись. Он поворачивается, проходит к престолу, делает два земных поклона. Я за ним: «Отец Марк, скажите, как мне спастись?» Он молчит, и я снова спрашиваю: «Отец Марк, как мне спастись?» Ясно, четко вижу: на престоле крест, Евангелие... Он прикладывается к престолу, оборачивается ко мне и говорит: «Все труды твои – это ничто. Самое главное – послушание. Будешь слушаться своего духовного отца – и спасешься».

Духовного отца послал мне Сам Господь. Когда поступил в семинарию, сказали: у каждого должен быть духовный отец. Кто же будет у меня? Помолился и решил так: пойду на исповедь, кого первого увижу, тот и будет. Стал спускаться под Успенский собор – навстречу отец Наум[5]. Значит, он...

Отец Наум воспитывал строго, учил послушанию, смирению, отсекал всякие привязанности и пристрастия. Как-то подарили мне золотой крестик с цепочкой, очень красивый, привезли из-за границы. Я показал его отцу Науму. «Нравится?» ‒ «Очень!» ‒ «Ну тогда отдай его... отцу Макарию».



Крест отца Наума



6-го декабря 1968 года, в день памяти Александра Невского, первого моего небесного покровителя, семерых послушников, в том числе меня, постригли в монашество. Из них, кстати, в Троице-Сергиевой лавре остался сейчас только один, остальные несут послушание за ее пределами. В этом нет ничего удивительного, так было и раньше: ученики преподобного Сергия отделились от своего учителя еще при жизни и основали вокруг Москвы 70 монастырей...

19-го декабря, в день памяти святителя Николая, патриарх Грузинский Ефрем II рукоположил меня в сан иеродиакона. Диакон из меня был плохой: слишком тихий голос. Еще дома, когда собирался в семинарию, мать говорила: «Да ведь у тебя и голоса-то совсем нет, кто тебя в храме услышит!» Проповеди, однако, говорил... С таким голосом в диаконах долго не держат, и уже 21 мая 1969 года, в день памяти святого апостола Иоанна Богослова, владыка Новгородский Сергий, ныне покойный, рукоположил меня в сан иеромонаха.

По монастырскому обычаю 40 дней служил, потом дали послушание – исповедь. В обычные дни исповедовал под Успенским собором в церкви Всех Святых, а ночью под праздники и воскресные дни – в храме, где совершались богослужения. Надо сказать, что исповедь – самое трудное и ответственное послушание в монастыре. Физическая нагрузка огромная, часто с утра до позднего вечера не выходил из храма. Особенно перед праздником Преподобного. Придешь в храм в полпятого утра и уйдешь в час ночи. Однажды после такой недели лег в час ночи и проснулся в час дня, на том же боку. Отоспался! А отец Наум и тут смиряет. Исповедуешь, бывало, всю ночь, уже утро, начинается ранняя литургия, а люди все стоят на исповедь. Думаешь: хотя бы на часок прилечь. Да не тут-то было, уже зовут: «Отец Наум велел прийти под Успенский, помогать». Это значит – снова исповедь до двух дня. Что делать, идешь, а отец Наум показывает на очередь и говорит громко, строго: «Ты посмотри, сколько народу ждет! Сто человек – это сто рабочих часов, а ты все спишь!» ‒ «Простите, батюшка!» ‒ и снова принимаешься исповедовать.

Когда учился в Академии, пришел новый наместник, и к Пасхе братии давали награды. В храме выстроили игуменов и иеромонахов. Иеромонахам давали золотые кресты, игуменство, а игуменам – кресты с украшениями, митры. И вот игумену Науму дали крест с украшениями, а его золотой крест сняли и положили на поднос, там уже лежало несколько. Дошла очередь и до меня, и мне достался крест отца Наума, я его приметил, он был не очень красивый, хотелось-то как раз другой...

Что ж, значит, как бы все заботы отца Наума сняли и возложили на меня.





Разные встречи



Исповедовал в Троице-Сергиевой лавре семь с лишним лет, и за это время множество было разных встреч и впечатлений, о которых знает один только Господь.

Самое дорогое – это поисповедовать бабушку, которая вот-вот расстанется с этим миром. Грехи, что совершала в молодости, уже не повторяются, сил уже нет; поисповедуешь, и она отходит, очистившись... Другое дело – молодежь, тут грехи без конца одни и те же, да еще какие...



Смертный грех



В первую же ночь, как стал исповедовать, подошла ко мне Люба, девушка лет 17-ти, и покаялась, что шесть раз, причастившись, выбрасывала Тело Христово. Я пришел в ужас, стал объяснять ей, что это тягчайший грех богоубийства, и после длинного наставления предупредил: «Причащаться тебе нельзя, пока не станешь христианкой». Однако через некоторое время она снова появилась, и с тем же: в седьмой раз выбросила Святые Дары! И спокойненько так рассказывает: «Мы с ребятами гуляли в Сокольниках, проходили мимо храма, на гитаре играли, пели, ну я и зашла, как раз причащали, и я причастилась, а во рту стало очень горько, вот и выплюнула...» ‒ «Ты находишься под запретом, тебе нельзя причащаться! Господь накажет тебя за этот страшный грех, войдет в тебя дьявол, злой дух...» ‒ «Не войдет!» ‒ сказала она самоуверенно. «Вот увидишь…» Прошло какое-то время, и она приходит уже бесноватая. Десять лет миновало, а она так и не исцелилась.

Был другой случай. Одна женщина исповедовалась, рассказала много смертных страшных грехов и попросила епитимью, но я не знал, что наложить на нее за тяжкие грехи, и сказал: «Господь Сам даст тебе епитимью». – «Какую?» ‒ «Ну, к примеру, будешь переходить дорогу – и машина собьет, или на работе рука попадет в станок, или заболеешь раком...» Месяца через два-три появляется с забинтованной рукой: «Все исполнилось, батюшка. На работе станком два пальца отхватило, и признали рак. Но теперь я знаю, что это мне епитимья от Господа, и стараюсь терпеть, надеюсь на милость Божию».

Было еще и такое – расскажу, может, кто-нибудь окажется в подобном положении. Сообщили, что одна женщина тяжело заболела, находится в больнице, предстоит сложная операция. Нужно исповедоваться, причаститься. Как быть? По закону священник может в больнице напутствовать больного, но нужно разрешение высшего начальства, особая комната – в общем, сложностей много. Решили обойтись без этого, при желании выход всегда найдется... Взял все необходимое и поехал в Москву, в больницу. Девушка, знакомая этой больной, заранее надела халат, в больнице скинула пальто – и мигом наверх, в палату. «Девушка, вы куда?» ‒ «Сейчас, сейчас, одну вещь забыла...» Привела больную, мы с ней уединились в уголочке под лестницей у черного входа; исповедовал ее, причастил. «Теперь и операция не страшна!» ‒ сказала она с радостью.



Страшная кончина



Однажды обратилась ко мне за помощью медсестра из Москвы: надо причастить больного отца, он при смерти. Была она у меня в 12 дня; договорились встретиться в Лавре в 6 вечера и ехать в Москву.

Приехали к ней домой в пол-одиннадцатого вечера. Хозяйка открыла, провела в комнату, показала на диван. Там лежал неподвижно старик лет 70-ти. «Опоздали, батюшка, в 5 вечера умер». Мне стало не по себе, душу защемило, может стоило поторопиться? Но Господь показал, что так надо было... Лег спать в другой комнате и увидел сон: будто прихожу причастить больного старика, подхожу к нему, приветствую и говорю: «Ну вот, Вы свою жизнь прожили, теперь предстоит отойти в вечность. Для Вас настал решающий момент: либо покаяться, спасти душу, либо...» Он посмотрел на меня: «Нет, каяться и причащаться не буду». Что ж, вольному воля... И он умер, а через некоторое время входит хозяйка: «Батюшка, ожил, просит, чтоб причастили!» Я снова вошел в ту комнату, где лежал старик, приподнял его, говорю хозяйке: «Теплой воды, быстрее!» ‒ а он опять: «Нет, не буду!» И снова умер, теперь уже насовсем. Тогда дочка его, медсестра, и жена встали на колени перед ним и зарыдали, да так громко, что я проснулся... Они, и правда, стояли возле гроба на коленях и причитали. Потом дочка вошла ко мне в комнату, я рассказал ей свой сон, она кивнула: «Да, такой он у нас... Ведь отец Антоний уже приезжал, хотел пособоровать, причастить, а он от всего отказался: мол, узнают еще...» Я стал расспрашивать о его жизни, и оказалось, что он был богохульником, во время войны искурил Библию.

На этом дело не кончилось. Хозяева, не спросив благословения у батюшки, вызвали врача, чтобы сделать укол формалина, хотя это было лишнее: на следующее утро уже собирались хоронить, да и лежал он в комнате с открытыми окнами. Врач перед всеми обнажил его, вскрыл живот, вытащил все внутренности, разрезал их ножницами на мелкие части – и в туалет. Разрезал и руки, накачал формалину, быстренько зашил – за 15 минут со всем делом справился. «Пожалуйста, с вас сорок рублей». – «Мы же договаривались за тридцать...» ‒ «Так я же раздевал, одевал... бесплатно что ли? Вот квитанция...»

73 года прожил человек впустую! Бога не боялся – боялся людей, и на пороге смерти не о будущей жизни думал, не о том, что сейчас придется держать ответ перед Богом за все свои дела, а о том думал, что люди скажут... Пришел к нему Сам Христос, а он отверг Его, не принял! Не дай Бог никому такой смерти! И душа попала в руки жестоких бесов, и телу не дали покоя, все распотрошили.

Надо просить Господа, чтобы дал кончину благую, непостыдную, христианскую. Бывает, что человек в одиннадцатый час приходит... Помню, архимандрит Тихон (Агриков), доцент МДА, рассказывал: когда еще был молодым батюшкой – только что рукоположили, – позвали его к умирающей. Пришел, комната полна людей, все ее сослуживцы; увидев священника, быстро расступились. Больная попросила их выйти, сказала: «Батюшка, я секретарь горкома. Поисповедуйте меня и причастите». Он все сделал, тогда она взяла его руку: «Не выпущу!» ‒ «Что с вами?» ‒ «Вот уже целые сутки ко мне приходят какие-то мужчины, черные, страшные, и кричат: “Ты наша, ты всю жизнь нам работала, никуда от нас не уйдешь!” А когда вы вошли, они отступили... вон они, вон там, я их вижу... Как страшно! Не уходите...» И вскоре умерла, не выпуская его руки.



Вера Ивановна



Сколько прошло перед глазами людей, сколько душ человеческих... Каждого Господь призывает, каждого ведет своим путем. Вот Вера Ивановна. Привезла ее в Лавру подруга, бывшая баптистка. Вера Ивановна тоже была баптисткой – от чрева матери. Родители ее были эмигрантами из Австрии, все предки были баптистами. И вот она стала бесноватой. Страшно мучилась, страдала. Обратилась к своим пресвитерам: «Помогите, в меня вселился злой дух!» ‒ «Не может быть, ‒ ответили ей, ‒ вы храм Духа Святого, и злой дух обитать в вас не может. Наверное, у вас психическая болезнь, обратитесь в психбольницу». – «Нет у меня никакой психической болезни, ведь на работе я чувствую себя нормально, преподаю...» (Вера Ивановна преподавала иностранные языки, бывала за границей, потом вышла на пенсию). Так ничего от них и не добилась, и тогда подруга, принявшая недавно православное Крещение, посоветовала ей обратиться в Православную Церковь. Привезла ее в Лавру. Мы с ней беседовали часа три, она слушала внимательно, душа склонялась к православию... После беседы пошли в Успенский собор, шла служба; она побыла там, послушала монашеское пение. Продолжить разговор решили на проходной, вышли из собора вместе, и, когда огибали его, с угла, где водосточный желоб, упал с 12-метровой высоты камень. Я успел пройти, а Веру Ивановну он задел спереди по кожаному пальто. «Вот видишь, ‒ сказал я ей, ‒ дьявол тебя уже устрашает...»

30-го сентября, в день своего Ангела, Вера Ивановна приняла святое Крещение, и произошло чудо: она сразу же выздоровела, совершенно исцелилась. И сказала: «Теперь я пойду к своим баптистам и скажу им: “Сколько я мучилась, вы мне не помогли, а в Православной Церкви сразу исцелилась”». С тех пор Вера Ивановна стала ходить в церковь, молиться, много читать. Она дева, замужем не была; характер строгий, серьезный, умеет хорошо рассказывать, убеждать. Учеников своих старалась воспитывать в христианском духе, вела беседы и со своими бывшими единоверцами.

Привела она в Православную Церковь Анну Даниловну, 70-летнюю женщину, которая с детства до 40 лет была в православии, а потом 30 лет – у баптистов. В молодости пела в баптистском хоре. А потом тяжело заболела. Вера Ивановна попросила меня прийти к ней. Я пришел, сказал: «Господь послал меня к вам принять от вас покаяние. Это первый и последний раз, больше такой возможности в вашей жизни не будет». Она заплакала: «Буду каяться». И каялась, как никто, обливалась слезами, вся душа открылась Богу и очищалась... После исповеди ей стало лучше, ездила часто в Лавру. Выстаивала длинные монастырские богослужения, со слезами молилась, даже собралась переезжать из Москвы в Загорск, но опять слегла. Через силу иногда выбиралась в церковь, и вот, в Великую Субботу причастилась, а на следующее Пасхальное утро, в 6 часов, скончалась. Упокой ее, Господи!



«Жало в плоть»



Учился в Академии. Богословские науки шли неплохо, не было только времени заняться ими как следует, с утра до вечера – «бабушки», и на исповеди, и на проходной. У одной неотложное дело, у другой великая скорбь, у третьей важные вопросы, и так без конца, за весь день до своей кельи не доберешься... А тут еще дано было, как говорит апостол Павел, «жало в плоть», в душу жало – немецкий язык! Почти им не занимался, руки не доходили, еле управлялся с основными предметами. Преподавательница же, Александра Владимировна, была очень требовательная, хоть и русская, но с немецким педантичным характером. Спрашивала все до точки, студенты от нее стоном стонали, и я больше всех. Уроки посещал добросовестно, выучил чуть-чуть грамматику, а когда вызывали, говорил: «Дейч шпрехен нихт». – «Зетцен Зи зих. Цвай». И так каждый раз. Выстроилась целая шеренга двоек... Это было на втором курсе, и на полугодовом педсовете Александра Владимировна, как ревнитель своего предмета, очень мною возмущалась. Меня исключили из Академии. Наступили каникулы, мы оба отдыхаем: у нее инфаркт, я исключен – всю зиму не ходил к ней на занятия. Летом из Москвы приехала комиссия насчет паспортного режима, проверяли прописку. Добрались и до меня: «Ваш паспорт. Так. Учитесь?» ‒ «Нет». – «Где прописаны?» ‒ «По Академии». – «Ясно. Срок две недели. Через две недели должны оставить Лавру». Через две недели приехали снова, не только московская комиссия, но и загорская: «Пишите объяснение, почему не выехали». Написал, что паспортный режим не нарушаю, в таком положении не я один – еще десять человек тоже прописаны по Академии, а живут в монастыре. Пришлось лаврскому начальству составлять список этих десяти и подать с прошением Патриарху. Патриарх обратился к председателю комитета по делам религии Куроедову, и все десять были прописаны. Мне же пришлось писать Святейшему прошение, чтобы восстановили в Академии. Пришел ответ с его распоряжением: «Считаю полезным закончить богословское образование».

Пролетели второй и половина третьего курса. Александра Владимировна выздоровела, и мы с ней снова встретились. И все началось сначала: «Зитцен Зи зих. Цвай». Двойки, двойки, двойки... Отец Наум посоветовал: «Молись за нее поусердней, поминай на проскомидии у жертвенника». Так он сказал, а я засомневался: «Да верующая ли она, можно ли поминать ее у жертвенника?» И вскоре увидел ее во сне: молодая, приятная, улыбается: «Знаешь, когда ты за меня молишься, мне так хорошо! Помолись за меня...» Рассказываю ей свой сон, она говорит: «Что ж, в Бога я верю, и дочь моя тоже. В церковь ходим иногда, раза два-три в год». Больше ничего от нее не услышал... А двойки все сыплются, милости от нее ни на грамм! Что делать? Уже стал подумывать, не перейти ли на английский: пока алфавит выучу, так третий курс кончится, но вспомнил слова Христа: «Претерпевший до конца спасется». Надо терпеть. И тут опять вижу сон: она, такая же молодая, ставит в профессорской книги на полку. Я спрашиваю ее: «Вы знаете, что такое соборование?» ‒ «Как же, знаю, ‒ с готовностью отвечает она. ‒ Когда человек заболел, он должен во всем чистосердечно покаяться, чтобы не осталось ни одного греха, а потом пособороваться. Бог даст здоровье и отпустит забытые грехи». Рассказал ей и этот сон; она улыбнулась: «Зачем вы мне все это говорите?» ‒ «Может, Вам надо пособороваться?» ‒ «А почему Вы обращаетесь ко мне с этим вопросом?» ‒ «Я соборую людей и вижу, что Вам это необходимо, у Вас со здоровьем плохо...» Она заинтересовалась, стала расспрашивать подробнее о соборовании: может, оно нужно только перед смертью, да и кто будет соборовать? «Я все сделаю, Александра Владимировна». Наконец, она смирилась: «Ладно, когда сойдет снег...» И с этого времени меня больше не трогала. А весной, и правда, приехала. Помню, это было 17 мая 1974 года, было тепло, хорошо, солнышко светило... Нашла меня, побеседовали, поисповедовал ее, с Божией помощью пособоровал, и на следующее утро на ранней литургии она причастилась. Впервые за 70 лет! Со службы шла довольная, радостная... А, когда сдавали экзамен, все отвечали по билетам, меня же спрашивала в общих чертах, поверхностно, и я получил самую высшую – «международную» отметку. Александра Владимировна поправилась и потом еще долго преподавала в Академии.





Христова невеста



Помимо исповеди, два года было у меня послушание в Троицком соборе – дежурить у мощей Преподобного. И там Господь творил чудеса.

Приехала однажды в Лавру девушка с Урала, поисповедовалась у меня, помолилась и уехала домой. Приезжала на следующий год, а на третий, перед тем как отправляться в путь, пришла ей в голову мысль: «Вот хорошо было бы, если б зашла я в Троицкий собор, взяла у батюшки благословение, а он вынул бы из кармана кольцо, надел мне на палец и сказал: «Теперь ты будешь Христовой невестой». Подумала так и тут же отругала себя... Приехала в Лавру. Входит в Троицкий собор, и сразу ко мне: «Батюшка, благословите!» ‒ «Бог тебя благословит! В отпуск?» ‒ «Да». И тут я вынимаю из кармана кольцо – мне на днях подарили – и ей: «Ну-ка, давай руку». Надел и говорю: “С сегодняшнего дня будешь Христовой невестой”. Она промолчала. Провела в Лавре отпуск, а перед отъездом попросила благословение в Серапионову палату, там мощи преподобного Никона. Я взял трех бабушек, чтобы не бросалось в глаза, и мы пошли, а когда она прикладывалась к мощам, в руках у меня оказался черный платок, и только она сделала земной поклон и стала подыматься, я сзади накинул ей его на голову: «Вот и попалась! Теперь будешь матушкой...» Это было зимой, а весной она снова приехала и сказала, что рассказала их Владыке про кольцо и платок, он ей благословил на первых порах духовную мать. Сшила одежду и накануне Благовещения приняла иноческий постриг. А сейчас она уже монахиня.

Так действует через священника благодать Божия, так проявляется через него Божья воля. Все происходит вроде бы случайно, иногда даже шутя, а на самом деле это Господь указывает путь, являет Свой Промысл.



«Он вас спасет»



Моя мать никогда не противилась воле Божией. Когда собирался поступать в семинарию, только сказала: «Уезжаешь? А я с кем останусь?» ‒ «Как с кем? С Богом!» ‒ «С Богом... Ну, поезжай». Решил уйти в монастырь, мама плакала: «А я с кем останусь?» ‒ «С Богом, мама...» ‒ «Ну раз так, то ладно...» Потом, когда уже учился в Академии, надумал ехать на Старый Афон. «Уедешь насовсем, а я с кем останусь?» ‒ испугалась мама. ‒ «С Богом...» ‒ «Ну, если так...» На Афон я, правда, не уехал, зато мама и все родные уехали из Сибири, перебрались поближе ко мне, к Лавре.

Случилось так, что в Прокопьевск из Новокузнецка приехал Алексей, муж сестры моей Марии, и рассказал, что у них разлилась река, город затопило, и их дом сильно подмыло водой. Что делать? Вот и пришло решение: переехать поближе к Загорску. Несколько километров не доезжая Александрова, есть городок Струнино, это уже Владимирская область, там можно купить дом. Место хорошее, много верующих, и до Лавры всего сорок минут на электричке.

Первыми переехали в Струнино Алексей с Марией и детьми, мать, за ними потянулись остальные: Варвара, Ксения, Николай, Евдокия, Василий с семьями. И по сей день живут там, дети у них уже выросли, своих детей имеют, так что мать у меня богатая; одних внуков и правнуков больше тридцати.

Вот и сбылись слова отца, которые он сказал обо мне, когда уходил на войну: «Он вам поможет. Спасет...»



«Стопы моя направи по словеси Твоему»



Когда принял сан священника, мне очень захотелось иметь частицу мощей преподобного Сергия. Думал так: «Я ведь здесь не постоянно, когда-нибудь придется уехать. Как же останусь без его святых мощей?» Просил Преподобного, и вот на его праздник 18 июля приезжает из города Порхова близкий мне батюшка отец Николай и дает крест с частицей мощей: «Это тебе от Преподобного». С тех пор мощи преподобного Сергия всегда со мною – и дома, и в пути...

Как-то в Лавре была конференция, приехало много архиереев. Я шел на территорию Академии и тут мне навстречу – митрополит Алма-Атинский Иосиф[6] (ныне уже покойный, он 25 лет провел в тюрьмах); подошел, приставил ладонь козырьком к глазам, словно бы всматриваясь: «О, отец Амвросий! – и повернулся к своему спутнику: – Хочет быть как Амвросий Оптинский...» А первый раз меня видел! На следующее утро сижу на исповеди, вдруг входит владыка Иосиф. Огляделся: отец Наум исповедует ‒ народу полно. Подошел ко мне: «Батюшка, хочу у тебя поисповедоваться». – «Пожалуйста». – «Наши архиерейские грехи сам знаешь какие...» ‒ поисповедовался и пригласил в свою епархию, в Алма-Ату.

Летом, во время отпуска, я поехал к нему... Возвращаться пришлось самолетом через Барнаул. А от Барнаула всего 120 километров до Алейска... Вот хорошо бы заехать, так давно там не был, взглянуть на места, где прошло детство... Может, найду колышек, где была привязана наша Белянка, может, искупаюсь в речке, где плескался когда-то жаркими летними днями... Что делать? Рассудил так: поездом до Москвы всего трое суток, а самолетом пять часов; если самолетом, то успею и на родину съездить, и вернуться в Москву: отпуск уже кончается. Обратился в кассу аэрофлота: мест нет. К диспетчеру, к начальнику – везде отказ. На земле отказ, но – слава Богу! – есть еще к кому обратиться – к Начальству небесному... Народу вокруг полно, все суетятся, шумят, а я встал в стороне и прошу помощи у Господа, у Царицы Небесной, у преподобного Сергия: «Господи, вон все куда-то едут, может, и не по делу, а мне ведь по делу надо: кого-то поисповедовать, с кем-то побеседовать... Если Тебе, Господи, угодно, дай один билет!» И тут же из другой кассы – я туда даже и не подходил – поднимается высокая модная девушка и машет мне: «Товарищ, идите сюда!» Подхожу. «Вам билет?» ‒ «Да». – «Куда?» ‒ «В Москву на шестнадцатое». – «Если вы из семинарии, я вам устрою». Показал ей студенческий билет, она обрадовалась: «Сейчас...» Набрала номер: «Москва, один на шестнадцатое!» ‒ «Ничего нет». – «Снимите с брони, у меня особый человек». – «Не можем». Она поднялась: «Подождите...» Ушла, минут через десять вернулась довольная: «Все в порядке!» Дала мне билет, я протянул деньги за услуги, она не взяла: «Мне просто пришла мысль сделать вам приятное. У нас в школе учился один хороший мальчик, тоже пошел в семинарию... Вот и вам захотелось помочь».

Господь укреплял мою веру в то, что все в моей жизни происходит по Его святой воле и потому служит для пользы и спасения души.

В 1975 году защитил кандидатскую работу на тему «Баптизм в России, его история и разбор вероучения». Выбор темы был неслучаен. В процессе работы приходилось не только изучать книги, разбирающие учение одной из самых распространенных в мире сект, но и беседовать с баптистами, учиться отвечать на многие сложные вопросы. Все это очень пригодилось мне в течение всей жизни.

Так, по милости Божией, по молитвам преподобного Сергия, закончил Академию. Получил диплом, а прописку в Лавре не получил... по техническим причинам. Что ж, не было, значит, на то воли Божией, неугодно было Господу оставлять меня здесь, Он усмотрел другое...

И как, уходя с работы, берешь расчет, так и мне, уходя из Троице-Сергиевой лавры, пришлось за все рассчитаться. Тяжело заболел. 8-го октября пришел послушником в Лавру и 8-го октября, в день памяти преподобного Сергия, заболел. Острая форма полиартрита. Воспалительный процесс в обеих ногах, деформация коленных и голеностопных суставов, помимо этого – опухоль позвоночника, так что не мог подняться в постели; высокая, потом субфебрильная температура, да еще постоянный сухой кашель. Пришлось лежать полгода, до самой весны.

Врачи говорят, что эта болезнь до конца неизлечима, а я вылечился. Как? Если бы надеялся на врачей, на уколы и всякую химию, и сейчас был бы инвалидом. Но надеялся только на Бога, помня, что земной врач прописывает лекарства, а Господь лечит. Соборовался, причащался, лечился же лишь народными средствами. Из них самое действенное – компрессы из детской мочи, выпаренной в духовке, – ставил их на спину, после двух начал приподыматься, а после двенадцати опухоль спала с позвоночника. Сорок таких же компрессов поставил на опухшие суставы ног. Только воспалительный процесс начал проходить, стал двигаться по комнате с палочкой, потом выходил из дома и гулял – сначала 50 метров, потом 100. Каждый день стал ходить по два часа, наконец, несмотря на погоду, ходил по 5 километров. Через полмесяца бросил палочку, через два месяца начал бегать, а летом провел курс лечения: поставил на ноги в течение месяца 220 пчел (за три года всего их поставил 1700) и с тех пор совсем перестал хромать. От кашля помогла ингаляция облепиховым маслом.

Полиартрит прошел полностью, но осталась другая болезнь, уже застарелая – сужение кровеносных сосудов в ногах; стоять, даже недолго, очень трудно. Жало в плоть...

Когда болел, думал: что же дальше? Где теперь буду служить? А Господь, оказывается, заранее все предусмотрел. Из Почаевской лавры приехал благочинный архимандрит Алипий[7] и сказал, что наместник отец Иаков приглашает, очень нужны помощники: проповедовать, исповедовать, водить экскурсии, в общем, работы хватает. «Согласен?» ‒ «Конечно!» Почаевская лавра – обитель Божией Матери, я давно туда стремился.

Но прежде надо было уладить с направлением в ту епархию, откуда прибыл, – Новосибирскую и Барнаульскую. Летом, когда здоровье поправилось, поехал в Новосибирск. Зашел к Владыке, он обрадовался: «Помощь прибыла!» Пришлось его огорчить: «Я болел, Владыка, на приходе служить не могу». – «Оставайся: сразу архимандрита дадим!» ‒ «Нет, не могу. В монастырь вот берут, там хоть сидеть можно на послушании...» Еле его уговорил – подписал направление в Почаев.

Вот и кончилась жизнь в Троице-Сергиевой лавре. Десять лет... Опыта кое-какого набрался. Ведь если доверить душу свою Господу, преподобному Сергию, то в обители этой выковывается добрый пастырь, и тогда ничего не страшно, ни в каких испытаниях, нигде. А мне, многогрешному, Господь много излил милости – не за мои заслуги, а ради Своего народа, и я в глубине души так просил Его: «Господи, если дашь мне крепость и силу, то потружусь во славу Твою и ради Твоего народа...» И Господь укреплял.



Почаевская лавра



В Почаевской лавре я прожил 5 лет. Это самое прекрасное время в моей жизни: бурное, с радостями и искушениями.

Мое послушание – ежедневная исповедь, иногда – служба и экскурсии по 2–3 в день. Каждая экскурсия по часу и более, в группах по 60 человек. Говорил открыто о Боге, о вере, о потустороннем мире, о рае и аде.

Мой день начинался в 8 утра исповедью, собирались сотни людей. Сначала говорил проповедь, потом исповедовал каждого человека в отдельности. После исповеди – экскурсия. С 4-х вечера – опять проповедь и исповедь. Так было изо дня в день.

Тысячи человек прошли передо мной за это время; люди приезжали каяться отовсюду: из России, Белоруссии, Восточной Украины. С Западной Украины каялись единицы, никто не видел и не знал своих грехов.

В Почаевской лавре святыни великие. Одна из них – чудотворная икона Божией Матери «Почаевская». Известна она с XVI столетия. Приезжал как-то из Греции в Россию по церковным делам митрополит Неофит и остановился у Анны Гойской на Волыни. За гостеприимство он ей подарил небольшую икону. 30 лет простояла икона в ее доме. Родной брат Анны от роду был слепой; однажды приложился он к той иконе и получил полное исцеление. Об этом чуде узнали в округе, и народ стал притекать к ее дому. И многие по вере получали исцеление. И решила Анна передать икону в Почаевскую лавру.

С крестным ходом сопровождало духовенство икону в Лавру. Начал туда стекаться огромный поток паломников, и, как во дни Христа, великое множество людей получали от нее исцеление. Огромный склад был полон костылей и палок – они уже людям были не нужны, те уезжали здоровыми... До сегодняшнего дня находится эта икона в Лавре, высоко в иконостасе Успенского собора. И каждое утро во время пения акафиста она опускается на золоченых ленточках, служащий иеромонах ее придерживает, и все подходят к ней, прикладываются. Украшения на ней великие, стоимостью не в один миллиард: чистое золото и драгоценные камни.

В Успенском соборе есть еще одна святыня – стопа Богоматери, а над ней икона в серебряном окладе с золотом: Матерь Божия стоит в огненном столпе. В 1237 году, когда хан Батый пошел войной на Русь, остановился он в Киеве при реке Почайне. Там подвизались монахи, и были они вынуждены оставить это место и перейти в Волынские земли. На горе в одной из пещер они молились. Однажды пастух Иоанн Босый пас овец. Увидел он: на горе на камне стоит Богоматерь в огненном столпе; упал на колени, стал молиться, а потом побежал за монахами, и все лицезрели это видение. Когда Богоматери не стало, на этом месте остался отпечаток Ее стопы, открылся источник, и стали иноки эту воду пить, и получали исцеления. Узнал об этом народ, стал с благоговением притекать к этому месту. Построили здесь часовню, а когда появились средства, возвели деревянный храм в честь Успения Божией Матери. Укрепилась монашеская община. Однажды мимо монастыря проезжал граф Николай Потоцкий. Суровый человек, с людьми был крайне жесток, мог запросто застрелить. Его кони испугались летящей вороны, встали на дыбы, и карета вместе с кучером и графом перевернулась. В сердцах выхватил граф пистолет, взвел курок и навел на кучера. Кучер обратился лицом к Почаевскому монастырю, вскинул руки и взмолился: «Матерь Божия Почаевская, спаси меня!» Нажал граф на курок – осечка. Трижды взводил курок граф, и трижды кучер обращался за помощью к Матери Божией. Прежде оружие графа никогда не давало осечки, не подводило его, и граф понял, что это Матерь Божия спасла кучера. Пошел граф в Лавру, упал перед иконой чудотворной, покаялся и на свои средства отстроил каменную Лавру, Успенский собор в три этажа.

В Успенском соборе хранится чудотворная икона и отпечаток стопы Божией Матери. Под Успенским собором – Пещерная церковь, в ней – мощи преподобного Иова, игумена Почаевского. Каждый день там совершается ранняя Литургия. В этой пещере подвизался Преподобный. Раз в неделю вкушал пищу, а когда молился, выходил благодатный огонь, и не только пещера, но и все вокруг освещалось. Прожил он 101 год. Его нетленные мощи покоятся в серебряной гробнице, каждый может к ним приложиться, и всем, кто приходит поклониться Преподобному, надевают на голову его шапочку.

Успенский собор соединяется с братским корпусом, вместе они образуют замкнутое кольцо, так что можно из храма, не выходя на улицу, вкруговую пройти в любую братскую келью. А внутри Лавры – площадь, часовня и цветы. И на этой площади всегда сухо, в любой, даже самый сильный дождь, потому что с крыш вода стекает прямо под землю, в специальный колодец. Колодец этот – 40 метров в глубину – преподобный Иов с братией выкопал.

Есть подсобное хозяйство, гектаров 6 сад. Когда сад был монастырский, яблок было море, а как забрали его в 1945 году под колхоз, перестал приносить плоды. Школьники приезжали собирать, самое большее – машину мелких яблок наберут, вот и весь урожай.

Издалека, километров за 20, Лавру видно: земли будто не касается, в воздухе стоит, и купола золотом горят. Просто сказка!



Искушения



Почаевская лавра – святыня великая, но велики там и искушения. Было время, униаты притесняли, потом атеисты, коммунисты, потом опять католики и униаты.

В 1960 году секретарем Лавры был архимандрит Алипий. Как-то обратилась к нему одна женщина (она работала в милиции уборщицей) и говорит: «Я зашла в кабинет, чтобы сделать уборку, и услышала, что готовится закрытие Лавры. А план таков: каждого монаха вызывать с паспортом и выписывать». Отец Алипий поблагодарил ее и спрятал домовую книгу подальше. Власти позвонили наместнику, потребовали секретаря с домовой книгой. Отец Алипий пошел. Приходит. «Принесли домовую книгу?» ‒ «Нет». – «Идите, принесите». Ждали его, ждали... Звонят опять: «Пусть отец Алипий принесет домовую книгу».

Наместник опять посылает отца Алипия. Приходит в милицию без книги. Стоит, молчит. На него давай кричать, угрожать. Он повернулся лицом к стене и видел по тени, как размахивали руками, потом стали толкать в спину, но не били. Опять отправили: иди за книгой. Он опять не приходит. Тогда они все поняли... И когда в тот же день отец Алипий выходил из просфорни, в коридоре увидел милицейский наряд, человек двести, на каждого монаха по два-три милиционера. Увидели отца Алипия: «Взять его!» Завели в келью: «Вы сейчас же должны уехать из Лавры домой, устраивайтесь работать, как все граждане; хватит лодыря гонять».

Насильно вытащили монахов из келий, нагрузили иноками машину, да не одну. Об этом узнал местный народ, паломники. Они легли на дороге и готовы были умереть, но не пропустить машины. Власти вызвали пожарных, те разогнали народ водой из шлангов, и монахов увезли. Привезли в г. Хмельницк, высадили: «Берите билеты до дома». Стоит отец Алипий, не знает, что делать. Вдруг к нему подходит паренек: «Батюшка, что Вы стоите? Билет трудно взять? Вам куда?» ‒ «...В Почаев». Так и вернулся отец Алипий в Лавру.

Многие тогда вернулись, как милиция поразъехалась. Правда, многим из них пришлось по году и в тюрьме отсидеть за нарушение паспортного режима, но Лавру отстояли. Архимандрит Алипий, монах Нестор[8] и другие из братии были стойкими: Матерь Божия помогала...



Первый опыт



Рядом с Лаврой был музей атеизма. Однажды, в первый год как я стал водить экскурсии, зашел туда в иноческом одеянии. Экскурсовод показала мне все, что там было. Спускаюсь я по лестнице и вижу: стоит мужчина в белой рубашке, с животиком, курит; увидел меня, папиросу спрятал. Подхожу, здороваясь с ним, говорю: «А Вы, молодой человек, здесь что делаете?» ‒ «Я здесь атеистом работаю. Окончил институт, историк». – «Вы Евангелие читали?» ‒ «Никогда». – «Как же Вы – атеист, а Евангелие не читали». Он: «Все еще впереди. Успею». – «Прочитайте Евангелие от Матфея, а потом я приду, устрою Вам экзамен». Так начались мои проповеди. И на этом экзамене были тысячи вопросов. Спросил он, откуда Бог взялся. Ответил: «Мы рождаемся, живем, умираем. Это наши земные мерки, и земными мерками нельзя измерять Того, Кто живет за пределами нашего сознания. Бог всегда был». Спрашивал даже такое: «Если храм – это Дом Божий, и все Божие – вся природа, почему на кресты ставят громоотводы?» Отвечал: «Это не мы ставим, это пожарники поставили...»



Коварный вопрос



Как-то на экскурсии был такой случай. Выводил группу студентов из Лавры, и вдруг один высокий молодой человек в шляпе вышел вперед и задал такой вопрос: «Скажите, а Бог – Всесильный?» ‒ «Да, Всесильный». – «Он – Всемогущий?» ‒ «Конечно». – «А может ли Бог создать такой камень, чтобы был Ему не под силу? Если Он не может создать такой камень, значит Он не Всесильный»... Вот такая софистика. Все зашумели: глупый вопрос. Я говорю: «Апостол Павел призывает каждому дать ответ». Обращаюсь к юноше: «Снимите шляпу». Он снял. «Скажите, у Вас ум есть?» ‒ «Какой-никакой есть». – «Повторите мне первую часть вопроса». – «Может ли Господь создать такой камень...» ‒ «Достаточно. Можете ли Вы сейчас разбежаться и так удариться в стену головой, чтобы мозги разлетелись в разные стороны?» ‒ «А зачем я эти глупости буду делать?» ‒ «А зачем Вы эти глупости приписываете Богу?.. Сможете ли Вы измерить расстояние от этих ворот до тех и превратить в килограммы?» Все рассмеялись. Он надел шляпу и говорит: «Извините».

Да, Господь – камень краеугольный. Его отвергли строители, а Он сгодился во главу угла. Кто упадет на камень сей, разобьется, а на кого сам камень упадет, того раздавит (Пс. 117, 22; Лк. 20, 17; 1 Пет. 2, 7).



Мы живем при коммунизме



Спрашивали на экскурсии: «А вы, монахи, думаете о коммунизме?» Говорю: «Нет, не думаем, мы с IV века при коммунизме живем». – «Как это так?» ‒ «У нас каждый имеет комнату – келью. Общая столовая – ешь, кто сколько сможет вместить. Работай – послушание неси по силам. У всех одежда единая, все живут дружно, в мире и любви, все одному Богу молятся... Так что мы при коммунизме живем». – «А как же отпуск?» ‒ «Если в отпуск я куда-то еду, прихожу к настоятелю, прошу у него денег. Он спрашивает: “Куда тебе?” Например, в Алма-Ату. “Сколько билет стоит самолетом?” ‒ “Сто рублей”. ‒ “Сто и сто – двести, плюс 500 на питание, на всякие расходы; 700 хватит?” ‒ “Хватит”. После отпуска приходишь к наместнику: “Я вернулся, цел и здоров, вот остальные деньги”, и отдаешь. Мяса мы не едим, водку не пьем, не курим, потому денег много в отпуске не тратим. Главное – сам отдых. Ведь и Христос говорил ученикам Своим: Пойдите вы одни в пустынное место и отдохните немного. Ибо много было приходящих и отходящих (Мк. 6, 31).



Бог есть



Как-то привел я экскурсию, человек 60, в Успенский собор и начал говорить о Боге. Одна молодая женщина, атеистически настроенная, вспылила: «Мы сюда пришли не проповедь слушать, не религиозную пропаганду, а посмотреть архитектуру и узнать о ней». Я ответил: «Когда мы к вам ходим в недействующие монастыри. и вы там “проповедуете”, мы слушаем со вниманием, так что послушайте и вы нас». А потом завел в пещерную церковь к преподобному Иову, рассказал о его жизни, о Боге, о потустороннем мире, о вере и о многом другом. Вывел их из Лавры, проводил. Вскоре приходит Мария Яловская, кассир автовокзала, и говорит: «Сейчас ко мне зашла женщина-экскурсовод, она только что приводила к Вам экскурсию. Брала она билеты и плакала: “Я нагрубила батюшке, а он нам открыл, что Бог есть, и теперь мне страшно, теперь я верю, что Бог есть”».

И сама Лавра, даже без проповеди, много о себе говорит. Говорят чудеса Господни, которые Он сотворил в Лавре, когда от чудотворной иконы слепые начинали прозревать, немые – говорить, глухие – слышать, хромые – ходить... И на экскурсии меня спрашивали: «А сейчас чудеса бывают?» ‒ «Конечно, вот вы сюда приехали, в церковь не ходили, с Богом не беседовали, слово Господне не слышали и ничего не видели. А когда приедете из Лавры, многие из вас начнут в храм ходить; откроются ваши духовные очи, слух и уста».



«Об аминокислотах»



Однажды два автобуса привезли энергетиков, все начальство, из всех городов области. Я взошел повыше (их человек триста было) и стал говорить о Боге. Вдруг один из них говорит: «Вы, батюшка, расскажите нам лучше об аминокислотах!» ‒ «Дорогие мои, если нашу галактику облететь вокруг со скоростью 300 километров в секунду, потребуется один миллион световых лет. А если от нашей галактики пролететь к соседней с этой же скоростью, потребуется полтора миллиона световых лет. А таких галактик во вселенной не миллиарды, не биллионы – им нет числа. Наша земля – это крохотная, незаметная пылинка во вселенной, и мы с вами находимся на маленьком островке среди житейского моря – в Почаевской лавре, говорим о Творце вселенной, о вечной жизни, о рае и аде. Время ли говорить об аминокислотах? Благодарите Бога, что вам представилась такая возможность – узнать о другом мире. Может быть, больше об этом никогда не услышите. А об аминокислотах узнаете дома».



Исповедь творит чудеса



Как нас учили в Троице-Сергиевой лавре исповедовать каждого отдельно, так мы и делали в Почаеве, и люди получали пользу. Многие приезжают в Лавру со скорбями, с бедами, с грехами, а когда человеку поможешь покаяться во всем, разрешить житейские вопросы, человек умиротворяется и одухотворенный уезжает.

Как-то приехала одна раба Божия и говорит: «Батюшка, у меня беда. Муж безбожник, венчаться не хочет, дети идут за ним, я одна в церковь хожу, одна молюсь. Живу на общей кухне, соседка постоянно скандалит, со мной не здоровается, не разговаривает». А когда коснулись ее жизни, оказалось, что она во многих тяжелых грехах не каялась. Почему? – Никто не спрашивал. Вскоре опять приезжает: «Какое чудо! Муж изменился, говорит: “Что же ты сама только читаешь, дала бы и мне Евангелие почитать”. Стал в церковь ходить, повенчались. И дети, видя, как отец изменился, в церковь пошли, и соседка стала здороваться. Куда только зло ушло!»

Грехи нераскаянные – каменная стена между Богом и человеком. О таких чудесах вспоминать можно много. Подходит на исповедь женщина, говорит: «Я никогда прежде в Лавре не была, а мне во сне голос был: в Почаевской лавре есть отец Амвросий, к нему обратись, он тебе поможет покаяться». Приехала и ищет: где же отец Амвросий? Пришла на исповедь, за пятьдесят лет ни разу не каялась. «Что же тебя заставило прийти?» ‒ «Видение, батюшка. Увидела я, будто болею, и вдруг из груди моей на ладонь выпало сердце. Смотрю на него: с одной стороны ‒ здоровое, а с другой – совсем гнилое, в какой-то ржавой пленке. Хотела эту пленку снять и испугалась: нет, сама не смогу... Надо к врачу идти. Очнувшись, поняла, что надо обратиться к врачу духовному – священнику. Тут мне и открылось Ваше имя».



По вере вашей



Когда человек имеет веру и обратится даже к самому грешному священнику, Господь через священника может исцелить.

Однажды вызывают меня из алтаря: «Там женщина пришла». Выхожу: «Что Вы хотите?» Она протягивает деньги и материал на ризу: «Батюшка, возьмите». – «Зачем?» ‒ «Вы меня исцелили от рака». – «Когда я Вас исцелил?» ‒ «У меня был рак горла; я подошла к Вам на исповедь и просила благословения сделать операцию на горле, а Вы перекрестили больное место и рукой коснулись. Пришла я к врачам, а они говорят: “Вам операция не нужна, у Вас все нормально”». Объяснил ей, что священники никого не исцеляют, исцеляет Господь по вере вашей.



Обличил



Разный народ в Лавру приезжал. Многие искали святых, чудотворцев, прозорливых.

Однажды служу Литургию на пасхальной седмице, даю крест. Подходит молодая женщина, лет тридцати, и говорит: «Батюшка, я слышала, что Вы прозорливый». Говорю: «Да, по две порции ем – не прозорливый, а прожорливый». – «Простите». На другой день опять подходит и говорит: «Вы вчера меня обличили, я действительно по две порции ем».



Лодыри



В Почаевской лавре труд монахов тяжелый. Те, кто говорят, что монахи ничего не делают, не работают, ‒ монашеской жизни не знают. Не всякий ее выдерживает.

К нам из Петербургской семинарии приехал один студент. Постригли его в монахи, рукоположили в иеродиакона. В семинарии был отличником; прекрасная память, закончил по первому разряду, но голова слабая – в детстве было сотрясение мозга. А в Лавре подъем в 4.30, в 5.00 начинается молитва и жизнь монастыря, он и перегрузился. Ночью одевал мантию, с крестом и со свечой ходил по коридорам. Это заметили, сказали наместнику, и настоятель решил отправить его в психиатрическую больницу во Львов. Была уже машина заказана, когда я услышал об этом. Пришел к настоятелю и говорю: «У нас в Сергиевой лавре был иеродиакон. Он оканчивал Академию, день и ночь сидел над кандидатской работой, и тоже перетрудился, стал себя странно вести; ему не дали отдохнуть, сразу отправили в психиатрическую больницу. Но, как сказал главный психиатр Москвы, в психиатрических больницах еще ни одного человека не вылечили, там могут болезнь только приглушить: человека уколами доводят до шокового состояния, а потом из этого состояния начинают выводить. Так поступили и с нашим иеродиаконом, и человеку искалечили жизнь... Не надо отправлять его в психиатрическую больницу. У него все пройдет. Ему нужен отдых: пусть спит, сколько может, и на воздухе гуляет, сколько желает...» Прошел не один десяток лет, с ним – все в порядке. Так что не надо с этим торопиться.

Монастыри – это духовные лечебницы, это – единственное место, где человек может душу перед Богом излить, освободить. Наше дело пастырское – говорить, помогать, а Божие – творить чудеса...



Матерь Божия исцелила



Однажды, помню, ко мне на исповедь двое мужчин принесли юношу расслабленного. Он только что вернулся из армии, кто-то бросил в него кирпич и попал в голову – отнялись руки, ноги и речь. Я ему вопросы задаю, а он только головой мотает: грешен или нет. После исповеди его причастили, перед тем к чудотворной иконе приложили, к стопе Божией Матери, к мощам преподобного Иова; выпил он водички святой у стопы, и на раскладушке унесли его на автовокзал. Доехали до Кременца (18 километров), там пересели на автобус в Ровно. И вдруг он первый раз слово сказал: «Я хочу есть». И пока ехали 200 километров, он чувствовал, как в ногах и руках силы прибывают, и попробовал даже вставать. А когда прибыли на место, сам вышел из автобуса. И вот однажды стою я на исповеди, смотрю: подходит какой-то человек, улыбается: «Узнаете? Я тот, кого Вы исповедовали. Я теперь совсем здоров, меня Матерь Божия исцелила».



Враг досаждает



Рядом с Лаврой жила раба Божия Мария, ее все знали. Враг ее сильно держал: просфоры по полу пинала, на монахов с кулаками бросалась, ей ничего не стоило схватить священнослужителя за крест, сорвать и бросить на пол. А я – новенький, она и «ухватилась» за меня. Стою на службе, снял клобук и положил на плечо. Она этот клобук вырывает и – на пол, я только нагнулся поднять, она руки протягивает, норовит меня толкнуть. Пришлось с ней серьезно поговорить, да и по щекам отхлестать: «Ты когда прекратишь безобразничать?» После этого она стала вести себя скромнее.

Как только враг не досаждал!

В Троице-Сергиевой лавре был архимандрит Тихон (Агриков). Доцент Духовной академии, он преподавал пастырское руководство. Ему человек пять женщин постоянно прохода не давали, так что отец Тихон один не ходил. Их во время проповеди в храм не пускали, потому что они безобразничали, так они с улицы стекла в храме начинали бить. И одна из этих женщин – Варвара, пятидесяти лет – стала ко мне на исповедь в Почаеве подходить. «Вы хоть каетесь в том, что отцу Тихону житья не давали?» ‒ «Каюсь, батюшка, сознаю».

Отец Тихон вынужден был уехать из Лавры в Мукачевский монастырь. Там игумения старая, строгая. Но его и там нашли, вся компания приехала и снова начала досаждать. Пришлось рабочим их в машину погрузить и увезти километров за двадцать. Но на другой день они опять были в монастыре. Их увозили еще не раз, а они опять возвращались. Пришлось отцу Тихону уйти в горы, на Кавказ. Там близ Сухуми он нашел себе убежище, молился, писал книги.

Эта Варвара и меня начала преследовать. Служу, она в алтарь забегает: «Батюшка, благослови». Провожу общую исповедь, думаю: зайду в алтарь, помяну своих о здравии и упокоении, а она в это время наденет мой клобук, возьмет крест, Евангелие и расхаживает. Бывало и такое: иду я проповедь говорить, а кафедра высокая, метров семь-восемь, только произнесу: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!» ‒ а она уже на кафедре. Бывало, и в корпус братский пробиралась, приходилось ее гнать, но все это было бесполезно, просто это был сосуд диавола. Демоны часто действуют через людей. Уезжала Варвара – другие находились. Друг друга каждый день сменяли. Одна уедет, в тот же день другая приезжает. И мы к этому привыкли. Знали, что диавол контролирует каждый наш шаг, каждое слово.



Праздники



5 августа – праздник Почаевской иконы Божией Матери. В Лавру съезжается до тридцати тысяч человек. Пройдешь по Лавре – везде народ. Смотришь: группа паломников у стены. Кто-то сидит, играет на баяне, а вокруг него – кто слепой, кто без ног. Играют и поют духовные песнопения, многие плачут. А то соберутся одни слепые, жалостно запоют...

Но милиция даже в такие праздники никого в покое не оставляет, особенно молодежь: «Зачем приехали? Когда? Надо выехать, зайдите в милицию за паспортом». При мне паломников машинами забирали и отвозили за город. Город небольшой – десять тысяч, здесь каждый новый человек на виду, а тут приезжих тысячи.

Для кого этот день праздник, а для монашествующих – подвиг. На исповедь стоят тысячи, как начнешь в 5 утра исповедовать, так до 11 вечера. Лето, жара, на женщинах сухого места нет, начиная с платка, все мокрое. Если они с Западной Украины, то одеты во все черное, и крестик сверху. Спрашиваю: «Какие у тебя грехи?» ‒ «Грехив нэма». Начнешь подсказывать, называть грехи. Она: «Нет, нет, нет». И такие «святые» одна за другой идут. Приходится отправлять без исповеди (хотя бы и весь день в очереди стояла): «Вспомнишь грехи, подойдешь». И так не один день, а три-четыре. На сон остается несколько часов, так перенапрягаешься, что каждый шорох, даже ход будильника не дает заснуть. Накроешь часы скуфейкой, а в 5 утра опять встаешь...



Какою мерою меришь



Однажды на праздник Почаевской иконы Божией Матери приехал ко мне отец Евгений. Я в тот день говорил проповедь, народу был полный собор. Зашел митрополит Львовский Николай, стоял и слушал. А на обеде взял он кисть винограда со своего стола и передал мне: «Это – проповеднику». И добавил: «Щыро дякую». Отец Евгений сидел рядом со мной. Праздник, на столе вся благая. Я взял осетринки, икры черной и красной – все самое лучшее – и дал ему. А он говорит: «Нет, батюшка, это тебе, я сам себе возьму». А я подумал: «Если бы я ему положил абы что, он мне то же и отдал бы. Вот и вспомнишь слова Христа: Какою мерою мерите, такою и вам будут мерить.



«Чудеса»



«Чудеса» в Лавре каждый день происходили. Слышу однажды зимой за окном мужской голос: «Я на самолете летал, на парашюте, а тут не так высоко, переберусь». Смотрю: пьяный мужик через ограду хочет перелезть, а вниз – метров тридцать. Я ему в форточку кричу: «Куда ты, убьешься, сразу в ад попадешь. Ну-ка, давай назад, не смей к забору подходить!» Он остановился, повернул назад, держится за забор, качается. Я форточку прикрыл. Он посмотрел: никого нет, и говорит: «Господи, это Ты?» Я молчу. Ему интересно опять услышать что-нибудь, он ногу перебросил через забор и ждет. Я молчу. И когда он всерьез стал перебираться на ту сторону, я повторил: «Кому сказано, ну-ка назад, иначе сейчас бесы душу заберут!» Он обратно и перелез. Стоит, оглядывается: «Господи, где Ты? Я слышу, но не вижу». А я успел уже соседа предупредить, он позвал сторожа, и незадачливого «летчика» проводили...



Самый страшный человек



Недалеко от Почаева строили винный завод. Прибегает как-то Фотиния (она работала в гостинице): «Батюшка, на винном заводе беда. Двое юношей с Западной Украины красили внутри цистерну, взяли с собой лампочку, а когда вылезали, лампочка взорвалась. В цистерне скопились пары, и все вспыхнуло. Их привезли в больницу обгорелых». Я приготовил Причастие и пошел в больницу. Меня сопровождали Мария Яловская и Валентина – врач, приехавшая из Уральска. Пробыли в больнице часа два, а причастить так и не смогли, воспротивились родители этих ребят. Отец говорит: «Причащают только перед смертью, им от этого будет хуже». Их увезли в Тернополь, там они и скончались... Возвращались из больницы, было уже темно. Иду первым, а следом, метрах в пятидесяти – мои сопровождающие. Вхожу в ворота монастыря и слышу: слева со стороны милиции кто-то бежит, прячется. Осветил фонариком преследователя, оказалось ‒ Галина, она постоянно ходила в Лавру, выдавала себя за верующую. Увидела меня, смутилась. На другой день иду я в Троицкий собор, и встречают меня сотрудник милиции со звездочками и эта Галина; он стал оправдываться: «Это наша дружинница». Стыдно было, что она попалась. И таких «дружинниц» было много. Все – поведения низкого, часто пьяными собирались человек по десять, поджидали, когда служба окончится и народ начнет из храма выходить, и тогда любого могли избить.

В Почаеве самый страшный человек – Максимюк. Он устраивал гонения на верующих, монахов. «Старый знакомый». Это к нему я попал, когда первый раз еще в юности приехал в Лавру и меня арестовали. А тут он еще стал внештатным сотрудником ГАИ. Все водители его боялись. Он мог остановить любой автобус, вскрыть кассу. Если водитель не даст взятку – оштрафует. Но сколько ни воруй, попадешься. И тут как-то приехал на своей машине один иностранец и поставил ее около Лавры. Максимюк тут как тут. Оштрафовал гостя на большую сумму, а тот пожаловался. И хотя Максимюк был сотрудником республиканского ГАИ, его предали суду. Водители всего городского транспорта все ему припомнили. Максимюка исключили из партии, дали ему пять лет.



Где благодать, там и бесы



Искушения были в Лавре страшные, но это всегда так: где много благодати, там много искушений, много бесов.

Был у нас отец Антоний – игумен, преподаватель Одесской семинарии. Был игумен Исаия. Они много проповедовали, и удары пришлись на нас троих. А когда бесы через атеистов их изгнали из Лавры, все досталось мне.

Тех, кто живет в свое удовольствие, не зная Бога, диавол не трогает и не искушает, но стоит человеку попытаться вырваться из его сетей, обратиться к Богу, покаяться, начать молиться, творить добро, и бесы все силы устремляют против него, причиняют разного рода козни. И обычно люди неверующие, не зная этого, говорят: «Ну вот, верующий, а что творит...»

Человек, как только обратится к Богу, получает от Господа особую благодать, силу, и человек загорается в вере. Но не всегда благодать поддерживает его, как мать маленького ребенка. Господь призывает к самостоятельности. И, как у ребенка, который только начал ходить, бывают падения и восстания, так и христианин в духовной жизни падает и встает. Порой человек только на себя надеется, на свои силы, подобно младенцу, который считает, что он крепко стоит на ногах, и забывает о том, что его взрослый поддерживает; но стоит ребенка отпустить, он падает. И когда благодать Господня отходит, человек, как ребенок, падает и плачет. Но отчаиваться не надо, из любого падения можно пользу извлечь. Главное – уяснить себе, что это Господь дал нам тело, душу и все способности, что у нас ничего своего нет, все Божие, и гордиться нам нечем. Надо помнить это и стараться не осуждать никого, потому что Сам Господь сказал: «Не судите, да не судимы будете».

Господь и в Сергиевой лавре, и в Почаевской лавре не оставлял, всегда помогал. А искушения были страшные. Можно было на службе, при всем народе, человек 800, услышать от служащего игумена западного уклона: «Кто такой отец Амвросий? Это – масон, маг, чародей, гипнотизер, колдун, сионист... Власти его специально к нам прислали, чтобы совершить раскол». Говорит это он во всеуслышание, на проповеди, а я рядом стою, слушаю, как будто о ком-то другом говорят. По окончании перекрестился: «Слава Богу! Значит, так надо. Что Господь ни делает – всё к лучшему».

Приходит как-то на исповедь священник с Западной Украины, вроде православный, и говорит: «Я окончил семинарию, а с женой не венчанный. Но об этом никогда не говорил. Как мне теперь быть?» Отвечаю: «Этот вопрос очень серьезный. Надо обратиться к правящему архиерею и с ним его разрешить».

Наш наместник отец Иаков[9] как-то поехал по своим делам во Львов к митрополиту Николаю[10], а тот ему говорит: «Что у вас там за отец Амвросий? С разными вопросами посылает ко мне священнослужителей». Наместник привез запрет, собрал духовный собор и перед всеми объявил: «Вы, отец Амвросий, отстраняетесь от исповеди». Я, не зная причины, пришел в келью, сделал три земных поклона: «Слава Тебе, Господи! Что ни делается – всё к лучшему!» Это было начало Рождественского поста. Исповедников со всех концов России приехало великое множество, все спрашивают отца Амвросия, а он отдыхает. И так отдыхал до Пасхи. А на второй день Пасхальной седмицы приехал митрополит.

Я подошел к нему благословение взять и говорю: «У меня вопрос к Вам. Был у меня священник на исповеди и рассказал, что он с женой не венчан. Как мне быть?» ‒ «Надо отправить к архиерею с этим вопросом». – «Я и направил к Вам, а мне – запрет исповедовать». – «Отдохнул? Ну ладно, через неделю будешь исповедовать. Отец Иаков, пусть отец Амвросий исповедует».

А дело было так. Тот священник попал не к митрополиту, а только к его секретарю. Секретарь спросил: «По какому вопросу?» Но священник не мог ему подробно рассказать, тот неверно доложил митрополиту, и вот результат.



Схимонахиня Евстолия



Однажды вижу сон: ко мне в келью пришел отец Серафим, архимандрит Троице-Сергиевой лавры, большой подвижник, по 15 акафистов в день прочитывал. Подсел ко мне, обнял и молчит. Я знаю, что он пришел из того мира: «Батюшка, скажи, где моя мама?» Он стал от меня удаляться, весь седой, улыбается. Я опять кричу: «Где моя мама, где моя мама?» Он так с улыбкой и удалился...

Моя мама года четыре молилась, чтобы Господь дал перед смертью полежать в постели, выстрадать, высохнуть, чтобы душа чистая вышла в тот мир. Она, живя в Струнино, читала по две тысячи молитв Иисусовых. На каждом десятке – «Отче наш» и «Богородицу». В 1978 году мы ее постригли в монашество, дали имя Евстолия.

И так Господу угодно было, приехала она в Почаевскую лавру, подошла ко мне на исповедь, причастилась, пособоровалась и заболела. И очень сильно. Приехала моя племянница Лида, медсестра, но ей было очень тяжело ухаживать за мамой: мать была у чужих людей. Пришлось купить небольшой домик на краю Почаева. Мы туда ее перевезли. Из сарая построили жилое помещение, неплохое, и Лида с мамой там жили.

У мамы около двадцати тяжелых приступов было. Начинало ее ломать, она теряла сознание и несколько дней никого не узнавала, а потом потихоньку восстанавливалась память, мама начинала говорить. Ее часто (в неделю раз) причащали. Вот причастили ее, и с ней приступ. Я написал от ее имени завещание детям: хранить веру отцов, не слушать безбожников, не пить, оставаться настоящими христианами. В тот день, как ей отойти в потусторонний мир, в 9 часов утра я напутствовал ее Святыми Тайнами – причастил. Она два дня уже не разговаривала, лежала как бы без чувств, с закрытыми глазами. Я прочитал вслух составленное завещание, говорю: «Как, пойдет?» Она ответила: «Хорошо». Окна в этом доме были большие, широкие, и в это время они осветились необычным светом, подобно сполохам. Потом кто-то, похожий на большую белую птицу, ударил во все окна крыльями и спустился вниз: это ангел смерти пришел. Она три раза вздохнула, и душа вышла. Особой тревоги не было. Зная ее прошлую жизнь, был уверен, что Господь ее не оставит. Больную я спрашивал: «Как, Господь тебя в рай возьмет?» Она смирялась: «Я грешная... Как милость Божия... Не знаю».

Перед смертью мы ее постригли в схиму с тем же именем. Сделали цинковый гроб и перевезли в поселок Струнино. В доме у ее дочки Ксении гроб открытым стоял шесть дней. Был месяц май, температура на улице – выше 20°, окна открыты; готовили обеды, и в доме стояла жара. Но тело не предавалось тлению. Постоянно, день и ночь, читали Псалтирь, молились, пели. Лицо было молодое и как живое. Все удивлялись. И когда я ее отпел и тело понесли на кладбище, оно стало темнеть. Забили крышку, гроб опустили. Поставили крест железный и написали: «Здесь покоится схимонахиня Евстолия (Юрасова Екатерина Петровна). Прожила 78 лет». И обращение: «Дети, готовьтесь!»

И каждый год 21 апреля, в день кончины, мы ездим в Струнино и совершаем панихиду. Я думаю, что те приступы (около 20-ти) это как 20 мытарств, которые она прошла на земле. Она никогда не была худенькой, хотя и трудилась в поте лица всю жизнь, работала до упаду, а за два года болезни высохла. Господь исполнил ее просьбу: перед смертью выстрадать, высохнуть, чтобы с чистой душой выйти в тот мир.



В Кавказских горах



В Почаеве начались гонения... Как-то вижу я во сне: открываю свою келью, а моей кровати нет. Видно, в плане Божием меня уже здесь не было. К тому времени атеистическая пропаганда работала вовсю: 40 послушников и 15 священников были изгнаны из Лавры, и мне уже места не было...

Переехал я в поселок Струнино. Почаевский домик продали, а в Струнино купили, на Садовой, 1. Струнино – это Владимирская область, потому прописаться здесь можно, а главное – это близко к Сергиеву Посаду, к Преподобному...

Получил я благословение ехать в Кавказские горы, с годик пожить там, отдохнуть. Приехал в Сухуми, остановился у знакомых, и 15 мая отправились в горы.

Проводником был схимник Василий, он прожил там уже тридцать лет. Было нас пять человек. Сергей Конобас (впоследствии женился, стал священником), Алексей (впоследствии иеродиакон в Сергиевой лавре), Павлик – студент медучилища (потом стал хирургом, учился в Духовной академии).

Зашли в горы. Густой туман – на 50 метров ничего не видно. Постоянно моросит дождь. Четыре дня блуждали по горам вверх и вниз. Все ободрались, выбились из сил. Серега стал звать: «Давайте вернемся назад, давайте причастимся, здесь будем умирать». Я нес с собой частицы для Причащения, так что умирать было не страшно.

У меня случилась беда. На четвертый день наших скитаний мы шли по снегу. Ноги в ботинках сильно промокли, а у меня еще не прошел полиартрит. Решили согреться. Был у нас спирт, развели его с водой, я сто граммов выпил, заел хлебом с аджикой и почувствовал резкую боль в желудке. Два часа мы сушились у костра, и все это время я разогнуться не мог, не мог сделать даже глоток теплой воды. Можно было попробовать сливочное масло, но его у нас уже не было. Серега еще в начале пути вымазал его на ботинки: он хотел их сделать водонепроницаемыми. Ботинки все равно промокли, и масла мы лишились.

Было холодно. Серега где-то слышал, что, если лечь на то место, где только что был костер, всю ночь будет тепло. Разгреб костер, одел на себя все одежды, что взял на год (майки, рубашки, подрясники, куртки, фуфайку), завернулся и лег. Утром слышу крик. Оказывается, вся одежда на нем прогорела, дырка – сантиметров пять в диаметре, его стало припекать, вот он и закричал.

К обеду туман стал рассеиваться, можно было идти, но сил не было. Старец Василий стал спускаться первым. Кругом – пропасти, камни... Прошел путь и сигналит нам снизу, что можно идти. Спускались вниз как по лестнице, держась за деревья. Так устали, что Павлик на ходу заснул, хорошо – рюкзак зацепился за дерево, и он повис на рюкзаке, спасся: справа пропасть километра два. Ни одной палочки, насыпь огромная, здесь глаз да глаз нужен... Спустились вниз уже к вечеру. А когда вновь стали подниматься в гору, туда, где стоит старая келья, я поторопился и ударился ногой, сильно зашиб палец, ноготь почернел и сошел.

Воды нет, тело высохло – страшная жажда. А внизу под ногами – хлюпает, и рюкзак килограммов 18 на спине... Выше, выше, выше. Где за травинку схватишься, где за веточку, где за камешек... Прошли две трети пути, и силы оставили совсем. Даже Алексей (он монахам всегда продукты в горы доставлял) и тот устал. Слышим: голос вдали, нашли келью. С трудом доползли. Перед глазами – сказочная келья. Полтора километра вверх и полтора вниз, а по центру метров на 10 выступает камень. На краю камня – небольшая церковь с крестами и рядом – келья прямо в горе, и кругом – лес. На вертолете лететь – не видно: келья сливается с горой, от солнца стала серая.

Старец затопил печь, дал отведать квасу (он его из диких яблок сделал). Трехлитровую банку мы махом выпили. Стали отмачивать руки в горячей воде – они все были забиты иглами каштана. На ладонях – живое мясо, кожи нет, сплошная рана (это оттого, что постоянно приходилось держаться за ветки рододы). Ноги сбиты... Четверо суток пришлось отлеживаться... В келье старца в мешках хранилась мята. Рядом – храм человек на двадцать, в нем – престол из кипариса. Мы лежали и блаженствовали: аромат, пение птиц – сказка!

Километра полтора вниз от нас когда-то стояла церковь, жили монахи, человек десять. У каждого – своя келья, а на службу все в церковь собирались. Когда власти монахов вывезли, старец их продукты себе перенес. Сделал тяжелые деревянные ящики, чтобы мыши не прогрызли, и туда все поместил. Был у старца запас меда. Мы, как пришли, трехлитровую банку меда втроем за один раз съели... Сейчас келья старца пуста, его абхазы убили... А келья стоит там, и мед там остался, фляги две-три...

За четыре дня мы немножко ожили. Но все, кто пришел со мной, должны были вернуться вниз, встречать отца Наума (он обещал приехать в Сухуми и пойти в горы).

Утро. 6 часов. Наварили большой бачок кукурузной мамалыги, но аппетита нет, немного поели и все мне оставили. А поначалу ели много. Павлик прежде никогда манную кашу не ел, а тут огромную миску, человек на десять, один съел, да с такой жадностью, как будто отнимают... Было холодновато. Спустились вниз на полтора километра. Там – рай земной: земляника, а в реке – голубая форель. Огромная поляна, на ней келья, ее схимник Василий двадцать лет назад построил (потом мы в ней жили). Все отправились в путь. До двух часов будут подниматься в горы (километра два). Там непроходимые заросли рододы. Через сто метров пути – с головы до ног от росы весь мокрый. Приходится палкой по деревьям ударять, чтоб не окатило. А выше – кустарники поменьше. Родода цветет, много пчел, аромат такой, что голова кружится. Солнце палит. Воздух разреженный. Заберешься на гору: горы снежные, внизу вдали тоненькой веревочкой – река Киласури, огромные орлы летают, видны стада козочек, джейраны, свежие следы медведя; под ногами змеи – без палки ходить нельзя... Забрался на гору, а вниз спускаться уже легче. Если утром вышел, к вечеру можно добраться до села, а там автобус за два часа до Сухуми довезет.

Я остался один. Страшновато. Старец рассказывал, что по горам бандиты ходят, говорят: нам монаха убить, что муху. Так убили отца Исаакия, схимника 91 года. Когда братия были на празднике в Сухуми, те пришли и стали требовать у слепого старца деньги. Он сказал: «У нас ничего нет». Тогда они взяли длинное полотенце, завязали у него узлом на шее, схватили за два конца, потащили в пропасть и сбросили с горы. На сто метров ниже жил отец Ахилла (сейчас он архимандрит в Почаевской лавре), он видел, как сбросили отца Исаакия. Когда отец Ахилла спустился вниз, отец Исаакий был мертв. Похоронили его здесь же, рядом с церковью. Схимник Василий рассказывал о нем: «Когда отец Исаакий был еще маленький, 9 лет ему было, играл с другом, шаля, схватил ружье, выстрелил и убил мальчика». Возможно, нужно было для спасения его души, чтобы его кончина была насильственной.

Остался я один. В округе на несколько десятков километров – ни души, только звери. Стало мне жутко, и я ночью, помолившись, даже стал закрывать дверь на крючок, когда ложился спать. Вспомнил про Марию Египетскую, она 47 лет прожила одна в пустыне... Потом я к одиночеству привык, укрепляла молитва. Завтрака не было, только обед и ужин. Топил печь, ставил сковородку, наливал туда кипятка, клал мамалыгу, которая уже прокисла, добавлял других продуктов, все перемешивал, и очень вкусно получалось.

Вокруг кельи – терраска. На ней – столик, скамеечки, вода, миски, ложки. Сидишь, вкушаешь и наслаждаешься природой. Особенно хорошо вечером после ужина, когда начинает темнеть. Читаешь молитву Иисусову, а напротив, на горе в километре – медведь, его хорошо видно. Как только стемнеет, кричит филин, и совы отзываются. Меня старец научил складывать руки вместе и издавать такие же звуки; совы слетались к келье, начинали кричать – было неприятно.

Дожди в горах часты и, если начинаются, то моросят по несколько дней; а ты сидишь в натопленной келье, вдыхаешь аромат деревьев и цветов, блаженствуешь. Однажды в такой дождь слышу: кто-то стучит в дверь. Открываю – Сережа Конобас, весь мокрый с огромным рюкзаком. Десять дней их не было. «А где же старец?» ‒ «Идет». В этом рюкзаке он нес сухари и 5 пачек канцелярских кнопок (в каждой по 100 штук, их купили полиэтилен прикреплять). От дождя все коробки размокли, кнопки перемешались с сухарями, сухари тоже намокли. Пришлось все сухари перебирать, чтобы кнопки отделить, но когда сухари бросили в кашу, то и дело на зуб кнопки попадали...

А потом пришел старец. Он любил одиночество, и мы ушли на поляну, где стояла его первая келья. Рядом с ней огромный каштан – человек пять не обхватят. Под ним сделали палатку, стол. Принесли широкую доску, клиньями нарезали доски из чинары, обстрогали – стол готов.

У нас оставалось еще немного муки, сухарей, кулек сахара. А на поляне росла земляника. Старец говорил, что мыши съедают ее прежде, чем она успевает созреть. Мы прочитали молитву на запрещение, и они ни одной ягоды не тронули, хотя под листьями шныряли вовсю. В реке водилась форель – голубая с красными пятнышками, очень быстрая рыбка, поймать ее трудно. Никто из ребят не мог ее поймать, а мне почему-то она попадалась. Когда жарили на сковородке, спинной хребет становился тонкий, мягкий. Рыбка таяла во рту – ни хвоста, ни головки не оставалось.

У старца в келье стояла фляга с ежевичной настойкой. Но она уже старая была, кислая. Мы брали кастрюлю, наливали эту настойку, насыпали муки, и получалась болтушка, из нее пекли оладьи. Один пек, двое собирали землянику, засыпали ее сахаром, толкли, и когда вкушали оладьи, их макали в толченую землянику... Думаю, нашей трапезе любой президент мог бы позавидовать.

Солнце палит, а под каштаном прохладно. Рядом с ним старец выдолбил из чинары огромное корыто (туда могло поместиться два человека). Ноги у меня больные – полиартрит, решил их полечить. Разожгли костер, нагрели воды. Нарвал я цветов рододы, набросал их в корыто и залил горячей водой. Погрузился в «ванну», а комаров – тучи. Прошу Сергея направить на меня дым от костра, комаров разогнать. Да он перестарался, принес охапку папоротника и бросил ее в костер, столько дыма нагнал, что я чуть не задохнулся...

В первый день мы решили приготовить борщ. Вместо капусты пошли листья брусники, а к ним – сухари и грибы. Борщ получился наваристый, как с мясом. На другой день надо готовить обед, а ни кастрюли, ни сковородки нет. Спрашиваю: «Сережа, где всё?» ‒ «А я откуда знаю?» Стали искать. Часа два искали, а потом оказалось, что он всю посуду после ужина разбросал, потому что она была грязной: живет одним днем, а тут, оказывается, и на другой день есть тоже надо.

Как только мы пришли на эту поляну, сразу поставили палатку на двоих, положили на землю папоротник и легли спать. Ночи были холодные. Серега натянул на себя все одежды, что были, и всю ночь не спал, дрожал. А я делал по-другому: наоборот, снимал с себя все, залезал в спальный мешок и не мерз: нога ногу грела. Рассказал Сергею, он не поверил: совсем, говорит, околею. Потом попробовал и узнал, что это действительно хорошо.

Бывало, ночью Серега как закричит, я от испуга просыпаюсь: «Что такое?» Оказывается, клеща поймал, да не одного, а штук пять: на шее, животе, на боку... Один клещ и мне в бок впился. Пришлось вытаскивать его. Голова его уже в теле, шея крепкая, впился так, что, когда тянешь за тельце, кажется, будто свое тело отрываешь, и тянуть надо по ходу головы, иначе оборвешь, останется голова в теле и будет нарывать.

Вечерами темно. Костер горит, искры к небу поднимаются, жучки светящиеся летают. Поймаешь такой фонарик, положишь на книгу, можно читать...

Часто пролетали над нами вертолеты; летели на Псоу, километров 30 от нас. Когда Новоафонский монастырь закрыли, туда все монахи перешли, но их потом и оттуда председатель колхоза-женщина выгнала. Всех иноков вывезли и, как «тунеядцев», посадили в тюрьмы...

По воскресным дням и праздникам мы поднимались к старцу в келью. Литургии мы не совершали (престол еще был не освящен), но Святые Дары у нас были. Прочитывали мы все часы, служили всенощное бдение, обедницу – сокращенную Литургию – и причащались. Особенно трогательно было, когда пели на всенощной: «На камени веры мене, Господи, утверди», и вспоминали, что мы на камне стоим: келья на камне построена.

На этой поляне мы нашли 5 килограммов сухарей десятилетней давности. Они висели в сетке, потому мыши их не съели, но одна все-таки забралась, так на сухаре и скончалась. Сначала хотели этот сухарь выбросить, но, когда закончились все припасы, вспомнили про него. Сухарь был насквозь пропитан мышью: на белом сухаре желтое пятно. Сережа сухарь обработал: мышь отделил, волоски ножом отскоблил; прочитали молитву о скверноядущих (чтоб Господь отнял мысли, что можно оскверниться) и покрошили сухарь в суп... Год был суровый, ягод и грибов было мало. Однажды в праздник около церкви нашли огромный белый гриб, запарили его – сплошные куски сала... Вот была радость!

Решили мы готовиться к зиме. Окно в келье было маленькое, мы сделали его побольше. Надо было сложить и печку побольше. Где взять кирпичи? За кельей выкопали яму, в ней нашли глину, песок, замесили. Сделали станок, набили форму, и на солнце кирпичи сушили. За неделю они стали как камень. Из этих кирпичей и сложили печь, поправили всю келью.

Прожили два месяца, а потом поехали в Сухуми на праздник, да продуктов на зиму набрать. Но старец нам не благословил возвращаться: «Сейчас в горы нельзя, милиция монахов ищет». Что делать? Но Господь не оставил, послал отца Геннадия из Фрунзе, он пригласил нас к себе.



Тянь-Шань



Тянь-Шань – тоже горы, но совсем не похожи на Кавказские. Растительности мало, горы голые, очень высокие. Днем жара – лицо жжет, а спина мерзнет. Ночью холод, даже снег летит. Грибов – море, огромные, как шляпы. Мы собирали грузди, засаливали их, но везти их оттуда трудно: 25 километров на «козлике» надо трястись. Прожили десять дней, ловили форель, но она там совсем другая, как обычная рыба. Есть там и своя суровая красота: расселины, барсы, гремучие змеи. Съездили в Рыбачье, на озеро Иссык-Куль, а в основном жили у отца Геннадия.

У него своя машина. Однажды поехали километров за сто на станцию, и Сергей с нами. Пока смотрели запчасти, он на базаре остановил казаха, ехавшего на осле, стал его уговаривать продать осла. Начали торговаться. За 100 рублей уговорил казаха, уже держит и ведет этого осла: «Я осла купил, давайте деньги». Ну куда нам осел! Еле отговорили его... Живем у отца Геннадия. Привезли дрова ‒ чурки. Стали помогать носить их в дом. Сергей как был – в белой рубашке, черном костюмчике, так и взял чурку. Сначала осторожно, держит ее перед собой на расстоянии и несет. Одну, вторую, третью, десятую... Тяжело. Стал чурки таскать, прижимая к себе. Весь костюм в пыли, грязи. А тут приехала Раиса из Струнино. Он и попросил ее постирать костюм. Она постирала, высушила, выгладила. Сергей надел брюки, а они на 10 сантиметров короче стали. Незадача...



На родине



Моя старшая сестра Евдокия (монахиня Екатерина, ныне уже покойная), племянница Лида и врач Маргарита решили ехать в Сибирь, на мою родину, где я родился и провел детство. Поехал и я с ними. Еще когда жил я в Кавказских горах, встретил отца Антония, он рассказал: «Радиостанции всего мира говорят о тебе, что ты скрываешься в горах и тебя на вертолетах ищут». И действительно, постоянно и Би-Би-Си, и «Немецкая волна», и «Свобода» передавали, что в Почаевской лавре гонения, изгнали игумена Амвросия, он скрывается в горах, объявлен розыск... В поезде включили приемник – опять передача обо мне, записали ее на магнитофон.

Город Алейск. Алтайский край. Здесь мы в землянках жили. Этих землянок уже нет, построены хорошие, добротные дома, все изменилось...

В Алейске со многими встретился: исповедовал, освятил дома и отправился в село Огни, туда, где родился. Там много родных: двоюродные братья, сестры, дяди, тети... Больше 100 человек крестил, многих венчал.

Алтайский край – прекрасные места. Целебный мед, баня... Но все пьют. А женщины почему-то все с красными волосами. Я поинтересовался, говорят: «А какую краску привезут, такой и красимся. Привозят черную – все черные ходим, а рыжую – все рыжие».

У двоюродного брата – лошадь, километров десять проехали меж гор, туда, где до войны стояло несколько домиков (в одном из них я родился). Сейчас на этом месте телячий двор. Здесь и речка течет, саранки растут (похожи на наш лук, очень вкусные, сладкие). Прошли метров 200 на кладбище. Все заросло, маленькие железные крестики стоят. Моя старшая сестра Евдокия показала, где брат Ваня и сестра Мария похоронены: в детстве умерли. Некрещеные: церкви не было. Отслужили мы панихиду о всех лежащих на кладбище. Спустились к дому, дом деревянный. Сестра говорит: «Здесь мы жили, отец дом строил. Наш уже перебрали, перестроили». Зашли туда: на столе сало лежит, хлеб, висят хомуты, сбруи, и никого... Двери скрипучие. Прилетели два голубя. Сестра говорит: «Это души отца и матери прилетели…»

Оттуда приехали в село Огни. Проезжали мимо школы, смотрим: стоит памятник погибшим воинам, и в конце имя – Юрасов Игнатий Иванович – мой отец. Его взяли из этого села. Стали объезжать памятник, видим: идут школьники возлагать цветы погибшим. Был сентябрь месяц. И какая красота в горах, нельзя описать! От этой красоты в душе такая радость! Теперь только вспоминаешь...

Ехали дорогой, остановили бабушку: «Ты знала Игната – моего отца?» ‒ «Да как не знать. Он такой развеселый был, все песни пел, а волос кудрявый... Все его помнят».



Джамбул



Потом были Бийск, Барнаул, Алма-Ата, Чимкент, Ташкент, Джамбай, Джамбул.

В Джамбуле было много встреч. Перед самым отъездом я решил выполнить просьбу Наташи струнинской: разыскать ее сестру Раису и передать деньги и красную шапочку. Нашли Раису (ей лет 12‒13 было), отдал ей все и спрашиваю: «Господу молишься?» ‒ «Нет, я пионерка, я не верю». Немного поговорили с ней, и она ушла домой, а я остался в доме Валентины. До поезда оставалось несколько часов. Стал собираться народ: пришел брат Валентины – инвалид, потом еще человек десять. И вдруг – звонок в дверь. Открыли. Заходят участковый милиционер, начальник ЖКО, мать Раисы и кто-то из исполкома. Говорят: «Елена здесь живет?» (А Елена – это дочь Валентины). Но Валентина виду не подала: «Какая Елена?» ‒ «А Вас как звать?» ‒ «Валентина. В чем дело?» ‒ «К Вам священник какой-то приехал, вызвал нашу девочку, говорил с ней. Интересно, кто он такой? Сейчас много шарлатанов развелось». В это время брат Валентины на костылях выходит: «Кто вы такие, что вам надо?» ‒ это Господь мне защиту послал. Пока разбирались, я залез под стол, на мое место сели. Стол круглый, скатерть до пола, так что меня не видно. Милиционер зашел в комнату, посмотрел – священника нет, он и стал сомневаться, здесь ли Раиса была. Решили сходить за девочкой. Как только они ушли, мы быстро собрались. Проверили, нет ли кого на лестничной площадке, на улице. И в окружении десяти человек («в случае чего – не отдадим») я вышел. Первая попавшаяся машина отвезла нас на станцию.

Я знал, что после многочисленных встреч, исповедей, а главное, крестин (что-то около 100 человек) непременно должны быть искушения. Вот они и начались. И пришлось игумену прятаться от властей под столом.



«Подарки»



Но на этом искушения не закончились. Уехал в Ташкент, остановились у Наташи и Веры, родных сестер (впоследствии обе стали монахинями). Звоню в Москву Галине Львовне о том, что возвращаюсь в Струнино, а она мне говорит: «Вас ждут здесь “подарки”».

Приехали в Струнино. Приходит одна знакомая, рассказывает: «Вас разыскивает некая Надежда, она ждет ребенка и хочет, чтобы Вы его усыновили». – «Привези ее». Пока я был в горах, эта Надя (она оказалась из Ровно) приезжала в Троице-Сергиеву лавру и всем рассказала, что у нее будет ребенок от отца Амвросия. Я подумал: мне пришлось в Сибири возрождать души, бесы обязательно должны были пакость преподнести... А дело было как? Когда она покупала в Почаевской лавре свечи, какой-то молодой человек подошел к ней. Длинные волосы, перевязанные ленточкой на лбу, бороды нет, но говорит: «Я – отец Амвросий». Она действительно раза два прежде была у меня на исповеди, но внешне, какой я, – не запомнила, решила, что это и есть гонимый Амвросий, сжалилась над ним и решила его приютить. Привезла домой, он жил у них некоторое время. Я говорю: «Я – он или не он?» Она: «Нет, Вы не тот Амвросий, который жил у нас». Говорю: «Разные могут быть искушения. Садись, пиши: “Я, такая-то, забеременела от неизвестного мне молодого человека, а обвиняю в этом отца Амвросия...”». Взял объяснительную и спрятал под сукно.

На другой день наша знакомая опять приходит: «Надя ходила на почту, позвонила маме и сказала, что это – он. Заставим его через патриархию признать ребенка». Приехала мама, посмотрела на меня, закрыла глаза – вспоминала того юношу и сказала: «Нет, Вы у нас не были». Девочка заплакала: «Что же мне теперь делать? Все знают, что мы верующие, скажут: ну вот, домолилась». Посоветовал ей говорить, что муж – капитан дальнего плавания. Больше я ее не видел.

Но на этом «подарки» не закончились. В Струнино зачастила Варвара, которая преследовала меня в Почаеве. Силой отправляли ее на электричке, но через час она опять возвращалась... Ждали меня в Струнино и три повестки из военкомата. Было ясно, что вызывают в КГБ. Я взял с собой человека и пришел в военкомат. Там сидел некто в гражданском: «А, Александр Игнатьевич, заходите. Мне надо поговорить с Вами. Что Вы скажете о наместнике Почаевской лавры?» ‒ «Прекрасный, доброй души человек». Потом еще вопросы, и на них обтекающие ответы, поговорили о Боге, и на этом – слава Богу! – беседа закончилась.



«Будет всё хорошо»



Как только радиостанции перестали обо мне вещать, я поехал в Калугу к епископу Илиану. Он принять меня не смог: ему позвонили из КГБ. Еду в Калининскую епархию. Отказ. Но делать что-то надо... Еду в поезде, сплю и вижу свою мать, сидящую у храма. Я прохожу мимо, узнал ее, а она улыбается и говорит: «Будет все хорошо».

Еду в Иваново к епископу Амвросию[11] (увидел в церковном календаре – тезка Амвросий, потому и поехал). Написал прошение, автобиографию и стал ждать ответ.

Ждал ответ и из Струнино ездил в Троице-Сергиеву лавру. Как-то смотрю: впереди идет женщина лет шестидесяти, вся в черном, достает из сумки пенал, резко поворачивается ко мне и с размаху выплескивает содержимое пенала мне в лицо. Хорошо, Господь спас! – реакция не подвела, успел на лету выбить пенал, но несколько капель попало на лицо и одежду. Оказалось, что это уксусная эссенция. Омылся водой и пошел на раннюю литургию в храм. Знакомые принесли молоко, я стоял и мазал ожоги. Думаю: что за искушение? За старое мне достается или за новое? А потом оказалось, что именно в этот день владыка Амвросий получил разрешение от уполномоченного по делам религии и от КГБ принять игумена Амвросия в Ивановскую епархию (в те времена сам епископ этого решить не мог, от него это не зависело).

Поинтересовался я, что это была за женщина. Рассказали: она в Лавре игумена Косму, когда он выходил из Предтеченской церкви, ударила по глазам цветком, смоченным уксусом: «На, батюшка, тебе цветочек». Он успел прикрыть глаза рукой, но все же уксус попал в глаза, и отец Косма оказался в лаврской больнице.

Видели эту женщину с сумкой и в академическом храме. Она достала коробочку и выпустила каких-то насекомых. Алла струнинская и Татьяна Беляева взяли ее за руки и вывели из храма. Подоспел милицейский наряд, привели ее в участок, обыскали и нашли баночки с какими-то мазями, бутылочки с уксусом...

Пришло время. Приезжаю за ответом в Иваново. Владыка Амвросий говорит: «Можете принимать приход в селе Жарки Юрьевецкого района». Собрались – я, алтарник Иван (сейчас игумен в Сергиевой лавре), псаломщица Татьяна тульская – и поехали.



Жарки



Жарки – место сказочное. Чистый воздух, река Ёлнать, речушка Пажик, лес, поля, пять человек в деревне.

Любимое место – кладбище, там церковь с пятью голубыми куполами. Дом священника на замке.

Приехали, уже начинало темнеть. Сорвали замок: спать где-то надо, так и переночевали ночь. Утром открыли храм, вот диво: вместо солеи – гнилое бревно, в алтаре песок, поверх него – поломанные чугунные плиты. Маленький коврик – какая-то бабушка из тряпочек сплела – вот и все убранство. Клирос – три доски, принесенные из разрушенной школы, и простыня. В храме на полу песок. Кругом паутина, мрак, темнота. Подсвечники деревянные, рубленные топором. В алтаре, как в кузнице, черно. Половину алтаря занимает огромный старый гардероб, в нем две-три изношенные ризы. Окна заставлены иконами. В стенах большие гвозди.

Начали наводить порядок. Из алтаря вытащили гардероб. Все вычистили, вымыли. Пошли в заброшенную школу, взяли там огромные толстые двери, ими заменили тоненькие филенчатые двери храма. Был август месяц, приближались холода, пришлось утеплять дом священника. Ободрали обои, листы теплоизоляции. Прорезали два окна, обили стены дранкой, нарубили соломы, перемешали ее с глиной, заштукатурили дом и побелили. Он стал как игрушка.

Зимой заготовили все необходимое для настила пола в храме, отопления, приготовили строительные материалы. И тут в скором времени приезжает начальство – секретарь исполкома с бывшей работницей по церковным делам – и к старосте. Староста Анастасия, 91 год, добрая, благочестивая бабушка.

Прибегают девчонки: «Батюшка, приезжие “честят” старосту». Прихожу – бедная старушка в слезах, а те выговаривают ей: «Кто дал вам право делать ремонт, привозить материал? Это что за безобразие!» Мне стало жалко бабушку, я этим безбожникам говорю: «Что же вы над старым человеком издеваетесь? Во всем мире сейчас неустройство, все стараются мир восстановить, а вы вносите разлад». Поговорил с ними, вижу – остыли... Поехал в Комитет по охране памятников архитектуры, там мне прямо сказали: цель коммунистов – не реставрация, а развал храмов, потому они и возмущаются.

Развалили коммунисты, а возводили и ремонтировали верующие. Приехала бригада и за три недели сделала полы. Мы вынесли весь песок из храма, засыпали им все ямы вокруг него и обложили храм дерном. Сделали пол в алтаре. Подняли солею на ступени, сделали два клироса, закрытые седалища (для немощных), в окна вставили двойные рамы. Купили десять подсвечников, два паникадила – одно метров 5 высотой, другое – 3. Расписали алтарь.

У нас поселился художник Николай (сейчас архимандрит Никифор). Он приехал из Кинешмы посмотреть на храм, да так и остался.

Стали приезжать духовные чада. Лена из Винницы – зубной врач, устроилась работать в поселке Ёлнать и по субботам приходила петь. Приехала Татьяна из Струнино – регент, потом из Киева – регент Светлана. Наташа из Струнино устроилась почтальоном.

Наташа из Киева (теперь монахиня) стала работать в магазине. Прежде здесь на шесть километров вокруг ни одного магазина не было, а теперь все деревни были обеспечены.

Трудно было всем, особенно почтальону – Наташе струнинской. Приходилось пешком все села обходить – более 20 километров каждый день. Особенно зимой было тяжело – дорог нет, снега большие, наст тонкий, ноги постоянно проваливаются. Наташе киевской было полегче: хоть изредка, да на тракторе в одну сторону подъедет (сосед ее подвозил), а оттуда 3 километра на лыжах или пешком.

Попозже приехал еще один регент – Лёня из Белоруссии.

Многие, кто меня знал, приезжали в Жарки. В день по 20–30 человек, особенно летом.

Появились средства, доход у церкви стал до 30 000 в год. Купили для приезжающих дом рядом с церковью (как бы на дрова, иначе не продали бы). Дорога до Жарков была трудная – семь километров по бездорожью. Было теперь, где отдохнуть и обсушиться паломникам.



Божия Матерь спасла



Как только переехал в Жарки, занялся ремонтом дома. Решил босиком по земле ходить, и так привык, что однажды не доглядел – гвоздь в ногу между пальцев на сантиметр вошел. Обработал рану йодом и продолжал трудиться. Через неделю – температура 39, нога отекла – заражение. Лечил народными средствами и с больной ногой принимал народ. Исповедовал, служил, стоя на одной ноге, под колено другой подставлял стул. Прошел месяц. Пришлось быть по делам в Иваново. Остановился у знакомых, поужинали, на коленях прочитал вечерние молитвы. Встал, а нога так отекла, еле добрался до постели, лег и думаю: «Придется “скорую” вызывать». Заснул. Вижу: комната, открываю дверь – стоит Богоматерь во весь рост, в черном длинном одеянии. Я Ее сразу узнал – душа почувствовала. Осенил себя крестом, упал в ноги, поклонился. Она мне и говорит: «Что же ты ко Мне не обращаешься за помощью?» Взяла мою голову и перекрестила. Просыпаюсь утром – все внимание к ноге. Отека нет. Встал совершенно здоровым. В этот день все дела переделал, весь день был на ногах: 150 километров проехал на перекладных, 7 километров прошел пешком... За два дня пришлось пройти 50 километров. С тех пор забыл о больной ноге: Господь хранит. Так меня Божия Матерь спасла – видела, что мне тяжело на одной ноге служить, принимать народ...



«Половодье»



А народ все приезжал, и об этом дошел слух до властей. И Господь предупредил меня. Во сне вижу: весна, пасхальная седмица, Ёлнать разлилась, волны у самого дома... Встал и говорю: «Ждите, будет “половодье”». И действительно, в 8 часов утра подъехала машина, вышло юрьевецкое начальство и направилось в храм. Я сразу: «Благословен Бог наш...» ‒ и читаю часы. Предупредил молодежь: кто не боится, могут остаться, остальные прячьтесь. Две девочки убежали за речку Пажик, к школе. Начальствующие вышли на территорию и всех, кто попадался, опрашивали: откуда, кто такие, как сюда попали? Потом стояли в храме, шла служба, «стреляли» глазами: кто входит, уходит... После Евангелия я сказал проповедь о любви. Они уехали.

Это было начало. Вызвали к уполномоченному на беседу: «Почему к вам так много едут?» ‒ «Это законом не запрещено. Все, кто у нас живут, работают, конституцию не нарушают».

Началась битва за дом для приезжих. Дело дошло до того, что власти намерились прислать бульдозер и дом развалить. Целые тучи бесов собрались. Постоянно машины, шум, крик. Как на дикого зверя – с кольями и вилами, будто я собрался с пятью престарелыми бабушками в Жарках революцию совершить. Но за все, что ни делалось, я благодарил Господа, предавался Его святой воле, и Господь это зло превращал в добро, и по милости Божией закалялся характер. Мой путь с детства – горести и гонения, думаю, что для христианина другого пути нет. Христос предупреждал: Если Меня гнали, будут гнать и вас; если Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше (Ин. 15, 20). И находились люди – Господь посылал, – давали руку помощи, их молитвами так и живем, «тянем лямку, пока не выкопают ямку».

Бесы нас в покое не оставляли. Как-то заходит Раиса, она у нас обеды готовила: «Батюшка, мужчина по полю с рюкзаком идет». – «Иди, встречай». Вышла, обошла вокруг дома – никого, даже следов нет, а была зима... Староста Александра, Татьяна и я поехали в Иваново за свечами. Наняли такси. На обратном пути от Кинешмы до Ёлнати лопнул вентиляционный ремень. Машина холодная, ветер продувает, стало темнеть. Таксист ругается: запасного ремня нет, что делать? Я водителя успокоил: «Не волнуйтесь. Надо призвать святителя Николая, он поможет». Помолились. «Есть какой провод?» Он порылся, нашел. «Попробуйте вместо ремня». – «Вы что, сумасшедший?» ‒ «Попробуйте». Завязал провод на узел. 10, 20, 60 километров в час... Скорость увеличивается. Приехали в Жарки. А дома – беда. Все плачут. Только мы уехали, Раиса собрала девчонок, посадила за стол и всем всыпала: «Вы зачем сюда приехали? Молиться? Работать не хотите!» Так их отчитала, что даже сама удивилась. Меня увидела, в ноги бросилась: «Батюшка, простите, не знаю, что со мной случилось, никогда в жизни так не ругалась». Мужик с рюкзаком – это бес зла приходил. Надо было и это пережить.

Довелось нам в тех местах и НЛО наблюдать. Собрались однажды москвичи, человек десять, домой. Прошел дождь, дорогу развезло, я повез их в лодке до Парфенова. Уже темнело, появились звезды. Когда стали высаживаться из лодки, появилось яркое светящееся облако, строгого очертания, как говорят, НЛО. Что делать? Решил читать молитву «Да воскреснет Бог». Три раза осенил облако крестом, и шар стал расползаться по всему небу, исчез «яко дым», и через него стали видны звезды.



Место святое



Демоны старались вовсю, искушений было много. Это и понятно: место святое. Здесь неподалеку подвизался блаженный Симон Юрьевецкий[12]. Здесь и Мишенька[13], Христа ради юродивый, погребен. Сюда в храм приходил блаженный Алексий, а жил рядом в селе Каурчиха. Замучили его в 1937 году. В тюрьме поставили босыми ногами на раскаленную плиту, а он сказал начальнику: «Ты этим мучением не насладишься, ступай домой, там у тебя несчастье». Он поверил, прибежал, а дома жена повесилась. Блаженный Алексий[14], умученный пытками, скончался, его святое тело погребли на старом кладбище в Кинешме, а через 50 лет добрые люди обрели его нетленные мощи, перевезли в Москву, а потом в Иваново.



На требах



Обычно по требам я ездил с Иваном. Летом – на велосипеде, зимой – на охотничьих лыжах.

Приезжаешь в Ёлнать или в другое место – бабушек соберется 20-30. Всех надо исповедовать, соборовать, причастить, со всеми поговорить. Начинаем в восемь утра, кончаем в час-два. Закончили, и бабушки все за карманы: кто трояк, кто пять рублей – в общую кучу. Но моя совесть не позволяла брать, они маленькую пенсию получали. Я быстро выбегал на улицу, на велосипед, а они вдогонку: «Батюшка, батюшка...»

Но бабушки в долгу не оставались: кто старосте на храм деньги передаст, кто кошелку свежей рыбы, мешок картошки, огурцы, муку... У кого что было. Приехала как-то Наташа из Уральска, увидела, что приходится на лыжах по 15–20 километров на требы ходить, и говорит: «У моего отца Николая две машины». Он во славу Божию и отдал «Ниву» оливкового цвета. На машине из заброшенных деревень доски, кирпичи возили. Так и привели храм в благообразный вид. В Жарках начала возрождаться жизнь, стали прибывать жители, строить дома.

А народ в селах интересный. Бабушку, которую пришел исповедовать и причащать, спрашиваешь: «Сколько тебе лет, бабуля?» В ответ слышишь: «91», «97», а то и «101 год». Я говорю: «Болела когда-нибудь?» ‒ «Нет, батюшка, никогда не болела, к врачам не обращалась и в больнице не лежала. Господь хранил».

Евдокия в Костяево умерла 106-ти лет. Когда ей было 100 лет, она сама косила, граблями собирала сено, стожки делала, в огороде пропалывала, убирала. Спрашиваю: «Бабуля, как себя чувствуешь?» ‒ «Так, ничего, только резвости прежней нет». Когда был смерч, она жила в с. Теплово. Все дома до фундамента разнесло, а дом Евдокии устоял.



Смерч



1984 год. Троицкая родительская суббота. Без пяти минут пять вечера. Иду в храм, смотрю – темнеет, думаю: дождь будет. Завтра – Троица.

Стал освящать зеленое облачение, вдруг резко потемнело, букв в Служебнике не видно. Посмотрел в окно, а там – ночь, деревья от ветра до земли сгибаются. Такого я еще не видел. Все лампады потухли. Встал под арку в дверях: если храм обрушится, может быть, здесь в живых останусь. Считанные секунды... и все прошло. Выхожу на улицу: несколько огромных деревьев повалено. Отслужили службу. Утром в 6 часов пришел председатель сельсовета из Костяево: «Батюшка, у нас беда, два села смерчем уничтожено». Отслужили Литургию, и туда. Смотрю: стоит телеграфный столб, а у него верхушка меньше метра отломлена. Стоит дом – две стены, крыши и двух других стен нет, трюмо, на нем рюмочки целые, больше в доме ничего не сохранилось. Кругом бегают курицы, кошки, собаки... Стоят фундаменты: то ли от дома, то ли нет. Были и смерти, пришлось отпевать.

Вот чудо – смерч шел на Жарки, прямо на храм, но, не доходя метров 500, встретился с другим смерчем – боковым, он отклонил его в правую сторону, вырвал полосу леса метров в 400 шириной, деревья выдрал с корнями, поломал и пошел на село Ёлнать, там много домов снес.

После смерча сажусь на велосипед, еду по своим делам в Ёлнать. На полпути встречаю Валентину из Таганрога: «Батюшка, Вы живы!» ‒ «Слава Богу». – «А я дома собралась в церковь, стала перед иконой, помолилась, вспомнила о Вас, и такая тоска, страх напали, думаю: с батюшкой что-то случилось. Утром дочка приносит газету и читает: в Ивановской области прошел смерч, уничтожено село Ёлнать. Там же наш батюшка! Приехала к вам узнать, живой или нет». Говорю: «Слава Богу, живой. Господь оставил для покаяния». Когда мы в Боге, как бы ни были далеко друг от друга, душой едины. Душа чувствует, когда приближается опасность. Так любая мать чувствует, когда ее дитя находится в беде, и если она молится, обращается к Богу, то беда проходит.



Рождество в Жарках



В Жарках праздник Рождества Христова отмечался особо. Ставили елку, писали духовные поучения и наставления и развешивали их на елке. Собиралось много молодежи, каждый срезал себе конверт и зачитывал, кому что попадет. Например, «с сегодняшнего дня не буду ничего вкушать в среду и пятницу»; или: «обещаю до Пасхи не есть сладкого»; или: «обещаю до Пасхи сделать 1000 поклонов»; «за 6 месяцев прочитать Библию». И что интересно: приехали две сестры из Одессы – Лида и Анна, – им обеим попали конверты с обещанием прочитать Библию. А тот, кто срезал зарок про конфеты и вино, получал коробку конфет или бутылку вина, ставил их на стол и говорил: «Вот конфеты, отдаю их вам и не ем до Пасхи»; «вот вино, обещаю до Пасхи не пить». Попадало и такое: «за месяц до Пасхи сделать генеральную исповедь, написать все грехи от юности».



Под строжайший контроль



Храм до конца мы не успели привести в порядок, но самое главное сделали. Служить там уже можно было. Вызвал меня Владыка и говорит: «Вас переводят в другое место; я молился Господу, чтобы узнать, почему – не знаю причины...»

Ну что ж... «Стопы моя направи по словеси Твоему». Переехал я в село Красное близ Палеха.

Староста Александра никого из священников не хотела, только одного отца Василия из Шуи. Он «по техническим причинам» с прихода был уволен, а в нашем храме был псаломщиком и регентом. Был хор бабушек, человек двадцать. Начинаю говорить ектению: «Миром Господу помолимся». Они тянут: «Го-о-спо-о-ди-и-и, по-о-ми-и-лу-у-у-й», ‒ не дождешься, когда окончат.

Староста меня не признавала. Иду с кадилом, она повернется ко мне спиной, показывает, что никого, кроме отца Василия, в местных священниках видеть не хочет.

Господь не без милости. 20 декабря – день моего Ангела. Спрашиваю старосту и отца Василия: «Можно ли нашим певчим из села Жарки на день Ангела приехать, послужить, попеть?» ‒ «Пожалуйста». Хор и приехал. Отслужили всенощную, Литургию. На другой день – начальство из Палеха: «Что за хор? Кто такой отец Амвросий?» Тут и выяснилось, что в Юрьевце КГБ не было, а в Палехе было, потому и перевели меня в Красное – под строжайший контроль. А тут еще и в храме свои сложности: староста и регент. Узнал, что она груба с церковными работниками (они постоянно мне об этом говорили). Я возьми да и спроси ее: «А Вы сильно переживаете, когда у Вас стычки с клиром?» ‒ «Да, очень». – «Я знаю одного человека, он так сильно переживал, что серьезно заболел». На другой день она подала заявление об уходе. Быстро разослали письма двадцатке. Собрание, и ее быстро переизбрали (очень она всем досадила). Выбрали старостой алтарницу Лидию, деву, очень хорошую и благочестивую. Отец Василий сам уехал. Наш хор во главе с Леонидом переехал из Жарков в село Красное.

У нашей старосты обнаружили рак, она стала плохо себя чувствовать, и мы постригли ее в монашество с именем Людмила. Позже, когда мы переехали в Иваново, Людмила была уже совсем плоха, и ее сестра очень переживала: как же одевать и хоронить монахиню? Но мы ее утешали: Господь не оставит. Ездили из Иванова в село Красное и причащали ее. Однажды был по делам в Палехе, дай, думаю, заеду к Людмиле. Подъехал к ее дому, смотрю: окна погасли. На крыльцо выходит Евгения, ее сестра. «Батюшка, минуту назад Людмила скончалась». Оказывается, я еще не успел мотор заглушить, а она три раза вздохнула и отошла ко Господу. Одели ее по-монашески, отпели.

Народ в храме все прибавлялся. Многие стали из Палеха ходить – и бабушки, и художники. Среди художников человек сорок надели кресты, повенчались.

В доме, где мы жили, было очень тесно. У меня – маленькая комнатушка 5 квадратных метров. Когда в ней долго исповедовал, кислорода не хватало, приходилось выходить на улицу подышать.

Напротив нашего дома – общежитие косарей. Хозяйка там – пожилая женщина, без мужа, без детей, но с собаками. Их у нее 3–4 было. Все звали ее Шинкой. Она постоянно следила за нашим домом, стояла с собаками в кустах, наблюдала, кто к нам приходит, кто выходит из дома, когда подходит автобус. Выдавали ее собаки. Потом она сама призналась, что ее заставляли заниматься слежкой.

Народу к нам приезжало много, по 50 человек. Не обращали внимания ни на кого, кто там следит. Это их работа, а у нас – своя работа. Все легковые машины, что приходили к нам, ставились на учет, записывали номера, узнавали, кто владелец (мне потом в КГБ показывали фотографии приезжавших ко мне, называли их должности). У диавола самое главное оружие – наводить страх. Но апостол Иоанн Богослов говорит: «Любовь изгоняет страх». Потому мы старались все покрывать любовью, не обращали внимания на искушения, не брали в голову. Всяк свое дело знает: кузнец кует, а певец поет.

Постепенно из Жарков мы перевезли вещи, а книги я оставил в поселке Ёлнать у бабушки Ольги. Однажды на пасхальной седмице приехал я к ней, загрузил машину книгами и поехал в Красное. Уже темнело. Подъезжаю к мосту через реку Ёлнать, подходит милиция, говорят, что сбежал осужденный, по всем постам проверка. Заехал в Кинешму, остановился, поспал в машине, на рассвете поехал. Подъезжаю к дому, у ворот – милиция: «Ваши документы? Куда едете? Где живете?» Думаю, вот сейчас скажут: «Откройте машину». У нас было несколько пасхальных яиц, угостили их. Господь покрыл, спас.



Иваново



Из Москвы в Иваново приехал «крупный» атеист, в обкоме партии собрали совещание, один из вопросов – мое служение в селе Красном. Многое не устраивало начальствующих, а главное то, что художники палешане зачастили в храм, потому и решили убрать отца Амвросия под надзор, в город Иваново.

Господь через добрых людей помог купить небольшой домик на улице Ремизной, 22, недалеко от Преображенского собора.

Хотя в соборе священников было достаточно, меня взяли.

Шесть месяцев не трогали, только мелкие провокации: «Спаси Господи, батюшка, какую Вы хорошую книжку написали “Яко с нами Бог”!» Отвечал просто: «Вы преувеличиваете мои способности». Или интересовались: нет ли у меня чего-нибудь новенького написанного. Такие люди и на службы могли ходить, но «почерк» их всегда чувствуется.

Через шесть месяцев выхожу из храма, подходит ко мне человек в штатском, показывает удостоверение личности. Все понятно. Я этого ждал. Было два собеседования. Последнее у меня в доме. Мы приготовили блины, угощение. Он открыл папку и стал из нее вынимать фотографии: «Вы с этим человеком знакомы?» Вижу такое дело, наливаю ему рюмочку коньяку и прошу выпить. Он говорит: «Извините, я на работе». – «Ах, значит, Вы на работе, а я думал, Вы пришли в гости. Тогда прошу мне повестку прислать. Какое Вы имеете право допрос без повестки производить? Вы, как представитель закона, сами должны его соблюдать... С кем живете? Жена, дети? Сколько лет работаете? 10 лет? За это время у Вас взысканий, выговоров не было? Ну, так идите и работайте, не играйте с огнем». Расстались на том, что, может быть, еще встретимся. Но потом ни одной встречи не было.



Голодовка



Время шло, началась перестройка, в стране стали открывать храмы и монастыри. Преображенский собор маленький, народу – море, пришло время открывать Введенский храм.

Введенский храм 50 лет бездействовал. Один из святых Ивановского края, преподобный Леонтий исповедник, проведший 25 лет в заключении, говорил, что придет время, этот храм откроют, «но тогда вся земля содрогнется».

И вот время пришло. 21 марта 1989 года четыре женщины – члены православной общины Лариса Холина[15], Маргарита Пиленкова[16], Валерия Савченко[17] и Галина Ящуковская[18] – объявили голодовку, требуя законной передачи храма верующим. Их уговаривали, ругали: «Прекратите голодать. Есть другие средства». Но другие средства были уже все исчерпаны: целый год беспрерывного хождения по инстанциям, сбор подписей, наконец, плакатная манифестация. И на все это один ответ: «Храм вы не получите, и не надейтесь». Хотя Совет министров СССР зарегистрировал общину, имея в виду передачу ей освобождающегося здания Введенской церкви, еще в 1988 году. Женщины расположились у кинотеатра «Современник», взяли раскладушки, стульчики, сели около остановки. Написали большой плакат: «Мы не едим и не пьем до открытия “Красной церкви” и готовы умереть на родине первых Советов».

Первая ночь была спокойная. Только плакат сорвали. А к утру был готов уже новый плакат. Центр города, поток народа, трамваи, троллейбусы, машины, начальство едет на работу. Голодающих заметили. К вечеру подошла милицейская машина, насильно всех посадили и увезли к Введенскому храму: «Вот вы голодаете за него, тут и сидите». Женщины на паперти разложили доски и под открытым мартовским небом голодали 17 дней.

Народ вокруг храма толпился сотнями, а то и тысячами. Женщины четвертые сутки не едят... Постоянно – информация по радио и в газетах. Приезжали начальствующие, спрашивали: «Голодаете? Голодайте!» Разные речи и настроения были в народе, много было сочувствующих, но были и такие, кто говорил, что женщины по ночам и воду пьют, и колбасу едят. Приехали американские советологи, увидели толпы у Красного храма: «В чем дело? Почему голодают?» Им объяснили. Пришлось им рано, в 6 утра, через забор перелезать и брать у каждой женщины интервью.

Прошло 6 дней сухой голодовки. Женщинам стало хуже, особенно двум – отказывало сердце. Начали пить воду и на плакате заклеили место «не пьем». Сочувствующих прибавилось, собирали подписи, целые общие тетради, длинные хартии, и все – за открытие храма. Приходили баптисты, пели. Студенты-художники написали плакаты: «Красную церковь – верующим, коммунистов – в Красную книгу!» В поддержку голодающих выступили газеты «Труд», «Аргументы и факты», «Московские новости», журнал «Огонек». Писали и в местных газетах, но о другом: больше верующих осуждали.

Не оставили в покое и отца Амвросия. У дома на Ремизной, где я жил, собралась демонстрация. Комсомольские лидеры привели людей с одной из фабрик, человек сто. Стучали в окна, звонили, требовали Амвросия. Вижу: люди распаленные, надо их пыл немного охладить и поговорить спокойно. Как это сделать? А у меня в гостях был в то время Даниил из Москвы. Взял он фотоаппарат, магнитофон, открыл ворота и вышел к ним. Все закричали: «Вот он, отец Амвросий, мы его узнали! Прекратите голодовку! Что Вы делаете?» Даниил магнитофон включил, все записывает, снимает. Люди стушевались, поутихли. Видя такое дело, вышел и я, с улыбкой поздоровался: «Я – Амвросий». Все так и ахнули: «Как, еще один Амвросий?» Поговорили. Только эта группа отошла, другая тут как тут, а потом газетчики, радио, пришлось давать интервью: «Ну, что от меня зависит? Начальство одним росчерком пера может все вопросы решить...»

1 апреля в 4 часа утра подъехала к храму «Скорая помощь», и женщин силой увезли в реанимацию. Пришел я в тот день на службу в Преображенский собор, звонят из больницы: голодающие хотят исповедаться, причаститься. Приезжаю к ним: в палате 5 человек, четверо наших и одна чужая в белом халате, ни на шаг не отходит. Прошу ее: «Отойдите, им надо исповедоваться. Исповедь – дело тайное, не для чужих ушей». А она не уходит, говорит: «Не могу». Тут я и понял, что она не из медперсонала. Пришлось голодающим исповедоваться вслух, публично. Причастил их, и их перевели в другую палату на 6 человек. Несколько дней приезжал я к ним, исповедовал и причащал. А голодовка все продолжалась. Им в это время приносили еду – мясное блюдо. Но для голодающего это смерть, вкусишь – тут же заворот кишок. Это мало кого интересовало.

В новой палате, куда их перевели, я поинтересовался: «Девчонки, что-то у вас много проводов. Для чего они?» ‒ «А мы не знаем». Исповедовал я их и решил узнать, куда же ведут эти провода, пошел по ним. И привели они меня в кабинет главврача. Захожу, вижу: главврач и двое парней в белых халатах. Поздоровались. Сразу понял, что это за «врачи», но спрашиваю: «Вы врачи?» ‒ «Да». – «У меня к вам вопросы будут». – «Пожалуйста». – «Какая разница между невропатологом и психиатром?» Они сразу раскраснелись: «Что, экзамены нам устраивать пришли?» ‒ «Да нет, просто мне интересно знать. Если бы вы меня в храме увидели, то вправе были бы спросить, чем отличается православие от католицизма, вот и я вас спрашиваю...» Два часа с ними беседу вел, и они за это время никуда не выходили – ни к больным, ни на прием, и в медицине знаний никаких не выказали. А через несколько дней они появились у меня дома уже без белых халатов...

Семнадцатый день голодовки. В больнице собралось городское начальство, фотокорреспонденты, были представители из Москвы; они дали обещание, что храм будет передан верующим. И вот, когда это обещание было получено, женщины голодать перестали. На свежем воздухе голодать им было легче, а в палате окна закрыты, кроме них там и другие люди, и у всех женщин началась сердечная недостаточность. Начали выходить из голода. Дело это непростое. Первая цель – вызвать у голодающего слюноотделение. Для этого разжевывают лук, но не глотают, потом прополаскивают уста и выпивают стакан морковного сока. Так утром, в обед и вечером. На второй день – утром сок, в обед – овощной отвар, на третий день – овощной отвар и протертое яблоко... И 17 дней не должно быть ни капли соли. Ничего, все вышли из голодовки без вреда.

Еще год хождения по инстанциям, и в Великую Субботу, перед Пасхой 1990 года мы получили ключи от храма. Первая служба была на паперти, под звездным небом. Народу было множество, особенно молодежи. Все стояли с зажженными свечами.

А потом начался ремонт. Весь храм был застроен стеллажами в 5 этажей для хранения архива. В алтарях были капитальные кирпичные стены и перекрытия в 3 этажа, которые нужно было убрать. В алтаре святителя Николая, на месте престола, где приносилась Всемирная Жертва, – отхожее место. И вот, за две недели руками верующих храм был освобожден. Приходили работать бабушки, студенты, школьники. Жалкое было зрелище: стены все в огромных дырах – следы от вбитых бревен, храм весь израненный, как после артобстрела, окна выбиты, крыша течет (вместо кровли из жести – брезент, покрашенный зеленой краской). Но главным было – начать службу Богу, начать проповедь, потому что народ изголодался за 70 лет и жаждал духовной пищи – слова Божия.

Первое время проповеди говорили и в начале, и в конце службы. А по воскресным дням вечером пели акафист Божией Матери нараспев всем народом, а потом священники выходили на амвон, им письменно и устно задавали вопросы о вере и спасении души, на которые тут же давались ответы. Эта традиция сохранялась много лет.



Добрые люди



Многие помогали возрождать храм, отдавали свои силы, время и... жизни.

Борис приехал к нам из-под Вологды, по специальности – механик, инженер. В храме он разбирал стеллажи, отбивал отслоившуюся штукатурку. Самые опасные места под куполом были его. Как-то закончил он работу, спустился вниз, снял ремень страховки и сказал: «Сегодня под куполом ко мне подходила смерть, я взмолился, и она отошла». Был праздник святителя Николая. В приделе Святителя, где был туалет, разбирали перекрытия. Борис стал опускать бревно, бросил его вниз и не заметил, что на конце торчал гвоздь со шляпкой. Борис был в спецовке, гвоздь зацепил за куртку и потащил его за собой вниз. Упал Борис на солею в приделе святителя Николая. Вызвали «скорую», но он уже был мертв. Вещи его были у меня на Ремизной. Когда приехал его брат, открыли чемодан, в нем – большая икона святителя Николая. И родился он в день его памяти. Господь избрал Бориса – доброго, благочестивого христианина...

Приехали из Бреста мои знакомые – каменщик и штукатур, помогли алтарь оштукатурить. Из Киева Господь прислал Евдокию – пчелу-труженицу; из Чернигова – мать Феодосию; из Волгограда – Надежду.

Приехала бригада белорусов – 6 человек. И за месяц возвели корпус в 2 этажа, 40 метров длиной. Возглавляла работы архитектор Елена Антаринова.

Работали с 5 утра до 11 вечера. В субботу и воскресенье лежали как в бессознательном состоянии. В понедельник утром просыпались и снова приступали к работе. А ивановские каменщики трапезную за лето построили. Заложили еще один двухэтажный корпус и колокольню.

Перед самым Воздвижением привезли полуторатонный колокол.

В храме начали службу. Служили иеромонах Никифор, иерей Анатолий[19], иеродиакон Евгений. Господь послал нам скит – 20 гектаров земли, храм в убогом состоянии, надо и его восстанавливать. Приехал к нам Владыка. А у нас уже люди собрались, желающие монашеской жизни, есть хор. Мы и предложили в центре Иванова на территории храма создать монастырь. Владыка согласился. Написали прошение Святейшему Патриарху. И 27 марта 1991 года был основан женский монастырь.



«Где дух Господень, там свобода»



Однажды в полдвенадцатого ночи приходят ко мне начальник следственного изолятора вместе с оперуполномоченным и говорят: «В следственных камерах многие объявили голодовку, мы из опыта знаем, чем это может кончиться. Не хотелось бы кровопролития, нужно что-то предпринять». Наутро взял я с собой трехлитровую банку святой крещенской воды и вместе с четырьмя сестрами отправился в изолятор. 40 камер освятили за 7 часов. В каждой камере беседовали с ребятами и слышали, переходя из камеры в камеру, как стучали подследственные в двери и кричали: «Отец Амвросий, к нам зайди, нас освяти».

О том, что я пришел, уже вся тюрьма знала, все подследственные. И когда сопровождающие нас открывали засовы и замки, все в камерах выстраивались и с радостью слушали о Боге, особенно были довольны, когда их окропляли водой. В камерах накурено, дышать нечем. Вернулись мы домой, одежда так пропиталась дымом, что три дня пришлось ее выветривать. После освящения в тюрьме все утихло. Изгнали бесов, которые возмущали народ.

В то время в редакцию газеты «Гражданин» пришло покаянное письмо от Сергея Бороздина. Он убил 5 человек, приговорен к смертной казни, ждет исповеди. Мы поехали в камеру к смертникам. Исповедовал его, причастил и напутствовал в мир большинства. Сергея уже нет в живых, приговор приведен в исполнение, но мы верим, что душа его не погибла. Кто-то может сказать: как же так, ведь он принес много зла? Но Господь печется о каждой душе и каждому человеку дает возможность покаяться, пусть и в последний раз.

Потом была женская колония. Это «букет цветов», собранный со всей России. Самая маленькая судимость – 2-я, самая большая – 14-я. Даже есть и бабушки 90-летние.

Когда зашли к ним в отделение, среди сотен женщин я заметил одну – Александру Черкасову. Быстрая, шустрая. Четвертая судимость – за убийство милиционера. Я подошел, тихонько спросил: «Ты тут старшая, погоду направляешь?» ‒ «Да, я».

Перешли в клуб. Первая проповедь. В зале – человек 300. Три часа беседы, а в конце объявил: «Кто желает принять крещение, составьте списки, подготовьтесь». Вышли из клуба, подходит ко мне Александра и говорит: «Когда Вы сказали про крещение, меня в жар бросило. Вспомнила, что в Белоруссии на этапе встретилась с одной монахиней, осужденной за свои духовные убеждения (тогда это часто бывало). Она мне сказала: “Ты ведь не крещеная, примешь крещение в 1990 году”. – “Как в 90-м, когда я освобождаюсь только в 92-м?” ‒ “В 92-м будет поздно...”

Через месяц окрестил 15 человек. Александру – первой. Как говорило ее начальство, Александра стала вести себя скромно, начала молиться, читать Священное Писание. За хорошую работу и поведение ей дали отпуск, а на другой год отправили на поселение. В тот день, как ехать ей на станцию, утром встала и говорит женщинам: «Я видела странный сон. Мать побелила дом, отец дал мне белую простыню. Не знаю, к чему это?» И никто ей не ответил, мало ли что приснится. Вскоре подошла машина, ее с несколькими женщинами посадили и под конвоем повезли. По дороге один из конвоиров вступил с Александрой в разговор. Вытащил пистолет и, играя им, спросил: «А не боишься, что стрелять буду?» ‒ «Стреляй». Он выстрелил. Вот такое помрачение. Пуля попала в голову. Пришла «скорая помощь», но она была уже мертва. Так исполнились слова монахини о том, что принимать крещение в 92-м году будет поздно. Самое главное – спасение души. В Таинстве Крещения все грехи смываются, крещение – это второе рождение, новая жизнь. После крещения Александра повседневные грехи исповедовала, а в Рязани, если и были какие грехи, она их омыла кровью. Мы ее отпели, молимся за нее и считаем, что она − во святых. Так с тех пор и опекаем мы женскую колонию, а вместе с ней и другие, что находятся в Ивановской области (всего их девять). Крестим, исповедуем, говорим проповеди. В 1993 году построили часовню на территории женской колонии. Высотой 10 метров. Освящал ее на Преображение Господне Святейший патриарх Алексий II. Все женщины были в белых платочках, у многих на глазах слезы...

В марте 1995 года освятили храм в мужской колонии усиленного режима в поселке Талицы (в двух с половиной часах езды от Иваново). А в июне того же года еще в одной колонии заложили храм.

Много нам пишут осужденные: и мне, и насельницам монастыря. Изоляция от общества по-разному влияет на человека. Люди слабые, духовно неразвитые в изоляции ожесточаются. Сильные духом, с еще живой, но грешной, заблудившейся душой, меняются к лучшему. Изоляция дает им возможность остановиться, задуматься, осмыслить свою жизнь. Чего больше всего не хватает в тюрьме? Не свободы. Ведь свобода – это состояние души. Можно жить в миру, на воле, и оставаться рабом своих привычек и страстей. Где Дух Господень, там свобода (2 Кор. 3, 17), истина сделает вас свободными (Ин. 8, 32), − говорит Священное Писание. Больше всего страдают люди в тюрьмах от того, что нет мира в душе. Поначалу это не все понимали, и сейчас еще некоторые ропщут: почему я оказался здесь? ‒ я ни в чем не виноват. Но ничего случайного нет. Не виноват в том, в чем тебя обвиняют власти? Посмотри, не виноват ли в другом, не было ли в твоей жизни иных преступлений против Господа, ближних? Начинают вспоминать, и оказывается: один похитил иконы из церкви, другой занимался угоном машин, на совести третьего убийство. И Господь дает таким людям возможность покаяться, исправиться, пусть и через изоляцию.



Первые насельницы



1991 год. Монастырю – 3 месяца. Первые насельницы – певчие: Наталья, Ирина, Пелагия, Екатерина. Во все времена русский народ любил посещать святые места, а тут представилась возможность посетить остров Валаам. Созвонились с настоятелем монастыря – игуменом Андроником, он дал согласие нас принять. Наши сестры были еще в мирских платьях, но я посоветовал им взять с собой только что сшитые подрясники. Девочки подумали, что пригодятся они им только на Валааме: неудобно в монастыре быть в светской одежде. А я решил иначе – облачить их в поезде. Утром стали подъезжать к Петербургу. Прочитав молитвы, благословил достать подрясники, с благословением и с пением тропаря надели на каждую сестру подрясник и черный платок. Думаю, никто еще первых насельниц не облачал в вагоне. Так и вышли они на перрон Санкт-Петербурга в подрясниках, радостные и смущенные.

На Валааме встретил нас сам наместник и сразу повез на своем катере по островам. На островах – везде храмы, а монахов мало, монастырь только возрождается. Но уже видны и стада коров, и хозяйственные угодья. Землю сюда везли со всех концов России – самую лучшую, чернозем. И почва здесь такая, что можно выращивать и виноград, и груши, и яблоки. Монастырь этот особый – строгий, даже в престольные праздники не пьют вина. И службы здесь особые. Отдохнуть мы не успели: с 12 ночи в монастыре начинается служба. Весь хор – один иеромонах. Он уже два года всю службу знаменным распевом поет, и так каждый день. Спрашиваю его: «Не тяжело петь?» ‒ «За два года привык». Мы стояли в конце храма. Храм холодный, нетопленый, стоят леса. Склонив колени (не в молитвенном, а в сонном состоянии), еле дотянули до конца службы. Отвыкли мы от ночных богослужений.



Приезд патриарха



1993 год. Август месяц. В епархии ждут Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. После посещения патриархом Тихоном в 1918 году нашей епархии это первый приезд Святейшего. Монастырь наш строится, на территории полный разгром. За две недели успели провести теплотрассу, сделать планировку, заасфальтировать территорию вокруг храма.

Накануне праздника Преображения Господня Святейший приехал в наш монастырь. Дорога к храму была из цветов, все наши матушки выстроились, встречая патриарха. Святейший стал подниматься по ступеням храма, и навстречу ему вышла самая маленькая насельница – Марина, ей было два с половиной года. Сделала земной поклон: «Ваше Святейшество, благословите. Я – будущая игумения». И подарила ему розочку. И он ее благословил. Осмотрел храм, территорию, иконописную мастерскую, пошивочную, зашел в кельи. Потом был праздничный обед, после него – всенощное бдение.



Монастырская жизнь



Монастырь – это нравственный институт, где выковывается характер православного христианина. В монастыре свои законы. Самое главное – это послушание. Без послушания нет спасения. Надо слушаться духовного наставника, старших по чину сестер, надо стараться свое дело – послушание – выполнять с любовью, но не иметь к нему пристрастия. Благословят на другое: «Слава Богу!», − идти и выполнять новое.

Как-то одна из наших насельниц – Пелагия – уехала в отпуск. Звонит в монастырь на проходную, спрашивает какие-то новости. А послушница новенькая у телефона возьми и скажи: «Все в порядке, только тебе меняют послушание, из казначеев переводят на кухню». Пелагия 6 лет на приходах была казначеем, свое послушание знает, привыкла к нему. И надо же быть такому искушению: как только она вернулась в монастырь, ее действительно попросили поработать на кухне (некому было, некоторые из сестер были в отъезде). И с ней началась истерика (хотя официально ей никто не говорил, что ее переведут). И она долго не могла успокоиться, пока не выяснилось, что это просто искушение.

Искушений в монастыре бывает много. Если готовишься к монашеской жизни и тебе дали послушание, отвечай: «Благословите». Тогда сохранишь в душе мир и покой, будешь жить по воле Божией, а не по своей.

Обычно в монастыре насельницы должны пройти все послушания. Для чего? Чтобы знать тяжесть послушаний и делать снисхождение другому. Когда меня рукоположили в иеродиакона в Троице-Сергиевой лавре, послали на послушание в трапезную. Я узнал, какая великая тяжесть трудиться там. Нужно было в 6 утра хлеб получить, подготовить столы к завтраку для рабочих, накормить их, убрать со стола, приготовить столы для обеда братии (на 100 человек), нарезать хлеб, за обедом разнести каждому второе, опять столы привести в порядок, приготовить все к ужину, потом убрать. После вечерних молитв в келью приходишь в 11 часов вечера. Не выходишь из трапезной целый день. Да еще надо звонить в пекарню, чтобы привезли хлеб, получать все необходимое для обеда у келаря, через день делать квас (200 литров), и целый день нужно всех кормить – и опоздавших, и приезжих. И когда мне послушание сменили, поставили другого брата, я ему сочувствовал, знал, как это тяжело. И потом всегда после обеда помогал собирать посуду, относить на мойку. Что было интересно: у нас на кухне пищу готовили пожилые женщины, и кто бы ни пришел, всех встретят с радостными лицами, накормят, напоят, хотя с утра у горячей плиты, где не так просто сохранить душевный мир.

В старых монастырях монахи уже прошли закалку, имеют духовный опыт, могут и пример подать, а в нашем монастыре – все из мира, но каждому вновь пришедшему говорим: «У нас в монастыре не ругаются, все терпят друг друга. Если ты в другом человеке увидишь недостатки, знай, что ты свои грехи видишь. Чистому – все чисто, а грязному – все грязно».

И в монастыре есть все возможности для борьбы со своими недостатками. Подъем в 6 часов, полунощница, Божественная литургия, общая трапеза, послушания, вечерняя служба, вечерние молитвы – все это настраивает человека на духовную жизнь.

15 лет я прожил в мужских монастырях и нигде не наблюдал, чтобы кто-то из братии впадал в уныние. А в женских монастырях это бывает и, надо сказать, часто без причины: найдет, и все. Видать, женская душа более ранимая, беззащитная, потому и подвергается частым искушениям. Хотя бывает, что матушки сами себя доводят на мелочах. Например, автобус у нас один, вмещает около 30 человек. Собрались по святым местам: в Дивеево, в Оптину... Для того чтобы никого не обидеть, объявляют: «Едут монахини и рясофорные». Но надо рассчитывать так, чтобы и служба шла, и на кухне остались люди. Ничего подобного! Все, кто не поехал, как один, подходят на исповедь, каются: «Обиделась: почему меня не взяли? Значит, меня не уважают, не любят в монастыре...» Если взял молодежь – старые в обиде, старых возьмешь – молодые дуются. Средних возьмешь – старые и молодые в обиде. Если кому-то дали ботиночки (у кого острая нужда), надо выдавать всем, иначе выскажут. Такая уж женская натура.

Есть у нас и священство, и дьякона; они никогда выговоров не делают, смиряются (хотя их и не берут никуда), довольствуются тем, что имеют.

Побывали наши матушки в других монастырях: в Толге, в Костроме, в Дунилове, в Дивеево, в Коломне... И все как одна говорят: а в нашем монастыре лучше.

Как бы там ни было, а каждая из сестер на своем послушании трудится. Не ладится что-то, придут, покаются: ведь не все же были приучены к работе, – и дело идет. Трудиться приходится всем: монастырь живет на самообеспечении. Сами делаем грядки, сеем, пропалываем, убираем. По поговорке: «как потопаешь, так и полопаешь». Некоторым поначалу тяжело. Жили в миру, в голове еще остались светские песни, телевизионные передачи, знают многих артистов, певцов, может быть, даже любили прежде щеголять в светской одежде, краситься. Но постепенно от этого отвыкают, смиряются. И если кто-то из молодежи на скиту заведет светскую песню, сестры постарше так на них косо посмотрят, что те умолкают.

А так как в монастыре молитва общая, то Господь покрывает все недостатки, потому в Писании сказано: Се что добро, или что красно, но еже житии братии вкупе (Пс. 132, 1).



Постриг



Монастырю было чуть более полугода, когда Владыка – архиепископ Амвросий Ивановский и Кинешемский – совершил первый рясофорный постриг. Владыка каждой сестре громко и протяжно произносил: «Сестра наша Екатерина постригает власы в знак полного послушания». Было очень торжественно, красиво, и все миряне, от мала до велика, тянулись посмотреть, как все это происходит. Сестры снимали платки, им расчесывали длинные волосы (а у некоторых были и короткие – еще не успели с мира отрасти). Когда Владыка совершил постриг сестер, то казалось, будто дерево взял, вырвал с корнем и пересадил из одного места в другое, более надежное: передал сестер в руки Божии. Такие постриги совершались потом в нашем монастыре не раз.



Схима



Монастырь рос, в 1995 году было уже больше ста сестер. Во все времена желающий принять монашество проходил в монастыре несколько ступеней: послушничество, рясофор, монашество и, наконец, схиму. Низшие ступени осваивают многие, но не все удостаиваются милости принять великую схиму.

У нас монастырь молодой, потому схимниц не было. Приехал к нам служить иеромонах Серафим, а с ним – его бабушка Наталия. Немного пожила послушницей в монастыре и тяжко заболела, была при смерти. Боялись мы, что умрет такая благочестивая тихая бабушка, обратились к правящему архиерею: можно ли постричь ее в схиму? И он благословил. Собрались все матушки, и на смертном одре мы ее постригли. Дали имя Нектария. Во время пострига она радостно по-детски со всем соглашалась, обещала слушаться и соблюдать данные ею пред Богом обеты. Я ей шутя сказал: «Ну, мать Нектария, может, Господь даст, еще лет 10 проживешь». И она сразу после этого стала быстро поправляться. Начала вставать, потихоньку ходить, а потом первая приходить в церковь, последняя уходить, была примером для молодых сестер.



Монастырские стены



Монастырские стены для монаха – защита. Все, кто жил в монастыре, знают об этом, прочувствовали на себе. Каким бы духовно сильным ни был инок, вне стен монастыря ему не устоять, разве что – по послушанию. Когда я служил в Преображенском соборе и жил на Ремизной, хозяйство вела монахиня Марина. И хотя она перенесла тяжелую операцию, Господь за то, что она решила помогать духовному отцу, давал ей силы и здоровье. Много пришлось ей потрудиться: паломники приезжали каждый день по 10–15 человек, всех надо было накормить, спать уложить, в доме убрать. И огород был на ней, и в церковь надо сходить, и правило вычитать, а оно у нее большое. И всегда у нее на лице улыбка была. Господь дарует радость тем, кто не жалеет своего здоровья и сил для ближних. Когда открылся монастырь, она стала одной из насельниц, несла послушание в алтаре. И вдруг случились неурядицы в ее семье, искушение у домашних. Она и выехала на время, да задержалась. Вне стен монастыря болезнь ее прихватила. Пришлось ей под Рязанью остаться, подняться она уже не могла. Приехали мы к ней, поговорили, дали благословение на постриг в схиму. Каждый день ее причащали. И когда ее душа отошла ко Господу, матушки из монастыря приехали проводить ее в последний путь. Многие ее знали и любили, молились о ней.

Монах в монастыре – как рыба в воде, ему и стены помогают. А как вышел – жди искушений и напастей.



По молитвам Преподобного



Сергиева лавра – это место моего духовного рождения, здесь прожил я 10 лет, окончил семинарию и академию. Для меня Лавра – мой Дом, а преподобный Сергий – учитель. Часто бывал я у преподобного Сергия, но каждый раз ездил один, а тут решил поехать с матушками. Было это 18 июля 1992 года, в день обретения честных мощей Преподобного. Накануне побывали у мощей, всю ночь не спали, в 5 утра отслужили раннюю Литургию, причастились и всей группой, помолившись, отправились домой, в Иваново.

Все, что ни делается, не без Промысла Божия. Без воли Божией ни один волос с головы человека не упадет. Так было Господу угодно. Он напомнил нам, что мы на земле не вечные жители, а только пришельцы, готовимся в мир иной. Ехали мы двумя машинами: впереди шла «Волга», сзади микроавтобус. В «Волге» ‒ я, благочинная монастыря и двое светских людей. В микроавтобусе – 15 матушек. Сначала за рулем «Волги» ехал я, потом меня подменил один светский человек. Я пересел назад, прилег на заднем сидении и уснул. Перед Владимиром, километров за 60, слышу крик. Я приподнял голову и тут же ударился боком о переднее сиденье, затем последовал еще один удар. Это микроавтобус врезался в нашу машину. В чем дело? Оказывается, водитель «Волги» вместо сцепления нажал на тормоз, и машина резко стала (у него своя машина «Нива», там педаль узкая, а у «Волги» широкая, он и перепутал). А водитель микроавтобуса в это время засмотрелся на стоящую сбоку машину, нажал тормоз, но поздно было. Хорошо, что матушка благочинная послушалась, привязалась ремнем, это ее и спасло, а то бы вылетела в окно. Водитель «Волги» – в шоке, говорит, что у него такое ощущение, будто он самолет сажал на дорогу. В микроавтобусе не все в порядке. Моя племянница Лида сидела позади водителя, от резкой остановки так сильно стукнула его головой, что у него вскочила шишка с куриное яйцо, а сама получила сотрясение. Отец Игнатий сидел от водителя справа, он ударился головой о стекло, стекло – вдребезги, сам жив остался: скуфейка смягчила удар, спасла. Все выползли на траву. Хуже всех было Лиде. Сотрясение и отек глаза были у Кати, но полегче, она только неделю не ходила на службу. У всех – ссадины, ушибы. Приехало ГАИ, стали останавливать транспорт, чтобы нас подвезти. Один автобус, другой – все отказываются. Третий автобус был наш – красный катафалк. В нем для больных оказались лежачие места, а для более здоровых – сидячие. Но самое главное: нас всех тронуло то, что в салоне встретил сам Преподобный. Огромный календарь с образом преподобного Сергия со свитком в руке, на котором начертано: «Не скорбите, братие, по сему». Так утешил нас Преподобный.

Прочитав это послание, мы поняли, что все было не без Промысла Божия. Авария случилась в день преподобного Сергия, многие из нас причащались, и в живых мы остались по молитвам Преподобного. Прибыли в свою обитель, молча, никому ничего не говоря, разошлись по кельям: кто с фонарем под глазом, прикрываясь платком, кто с трудом передвигая ноги, кто на носилках... Мне пришлось около месяца спать сидя из-за трещин в ребрах. Этот случай лишний раз напомнил нам о послушании, о смерти, о вечности, о взаимной любви, о том, что в любой трагической ситуации мы становимся едины, с нами Господь и святые. Будьте готовы в любой час дать ответ перед Богом. Ибо Господь сказал: «В чем застану, в том и сужу».



«Радонеж»



Времена изменились. У ребят, которые окормлялись у нас уже более 10 лет, приезжали в Жарки, в село Красное, в Иваново, появилась возможность открыть в Москве православные гимназии, транслировать православные радиопередачи на Россию и весь мир. Всем этим занимается православное общество «Радонеж». Связи наши с ребятами не прерваны: на разработку каждого нового проекта, создание передачи они берут благословение. Интересно, что общество ничего не производит, живет по милости Божией, но разными путями оплачивает огромные суммы на содержание радиостанции и гимназий. Господь не оставляет.



По Промыслу Божию



Во дни жизни преподобного Сергия было ему видение: множество птиц слетелось к его обители, и был голос: «Так же, как ты видишь этих птиц, так умножится число учеников твоих». 150 монастырей основали ученики и последователи преподобного Сергия, и ныне воспитанники Троице-Сергиевой лавры восстанавливают разрушенные храмы и монастыри, возводят новые обители. Основали и мы монастырь. Во все времена, когда человек удалялся в монастырь – островок среди житейского моря, он становился ближе и нужнее людям. Ведь как бывает: когда в реке все тонут, никто не умеет плавать, некому подать руку помощи – и только тот может помочь, кто уже держится на плаву, кто почувствовал под собой почву спасения.

Когда вспоминаешь пройденный путь, ясно видишь во всем Промысл Божий. Село Огни в далекой Сибири, армия, шахта, семинария, академия, жизнь в Троице-Сергиевой лавре, Почаевская лавра, село Жарки, село Красное, Преображенский собор в Иванове – все это нужно было пройти, пройти через гонения и испытания, чтобы познать и монастырскую жизнь, и приходскую, обрести какой-то опыт и основать монастырь. Чем больше откроется монастырей, храмов, чем больше людей обратится к Богу, покается, тем легче будет возродить Россию, святую Русь. Как говорят святые отцы, Россия не будет материально богата, но будет богата духовно, потому что у нас сохранилась в чистоте вера Православная. И сколько Господь дарует сил, телесного и духовного здоровья, будем трудиться и мы во славу Божию...

Иваново, 1995 год



Содержание



Отец……………………………………………

Голодное детство……………………………..

Хочу служить Богу…………………………..

«Бог тебя спас»………………………………

Время испытаний……………………………

Господь вразумляет…………………………

Покров Божией Матери…………………….

Благословение старца……………………….

К преподобному Сергию……………………

Бог благословляет монашество……………..

Самое главное – послушание……………….

Крест отца Наума……………………………

Разные встречи……………………………….

Смертный грех……………………………….

Страшная кончина…………………………...

Вера Ивановна……………………………….

«Жало в плоть»………………………………

Христова невеста……………………………..

«Он вас спасет»……………………………….

«Стопы моя направи по словеси Твоему»…..

Почаевская лавра……………………………..

Искушения…………………………………….

Первый опыт………………………………….

Коварный вопрос……………………………..

Мы живем при коммунизме…………………

Бог есть………………………………………..

«Об аминокислотах»…………………………

Исповедь творит чудеса……………………...

По вере вашей…………………………………

Обличил……………………………………….

Лодыри………………………………………..

Матерь Божия исцелила……………………..

Враг досаждает………………………………

Праздники…………………………………….

Какою мерою меришь……………………….

«Чудеса»……………………………………...

Самый страшный человек…………………..

Где благодать, там и бесы…………………..

Схимонахиня Евстолия……………………..

В Кавказских горах………………………….

Тянь-Шань……………………………………

На родине…………………………………….

Джамбул……………………………………...

«Подарки»…………………………………..

«Будет всё хорошо»………………………..

Жарки……………………………………….

Божия Матерь спасла………………………

«Половодье»………………………………..

Место святое………………………………..

На требах……………………………………

Смерчь………………………………………

Рождество в Жарках………………………..

Под строжайший контроль………………...

Иваново……………………………………...

Голодовка……………………………………

Добрые люди………………………………...

«Где дух Господень, там свобода»…………

Первые насельницы…………………………

Приезд патриарха……………………………

Монастырская жизнь………………………..

Постриг………………………………………

Схима………………………………………...

Монастырские стены………………………..

По молитвам Преподобного………………..

«Радонеж»……………………………………

По Промыслу Божию………………………..



Архимандрит Амвросий (Юрасов)

Призвание

Введенский женский монастырь  


Редакторы-составители Галина Левинсон (мон. Мария) и мон. Иоанна (Смирнова)

Корректор Вера Белокопытова



[1] Иеромонах Пимен (Жуков; 1903–18.12.1973; подвижник и исповедник, похоронен в Алейске)


[2] Схиигумен Амфилохий Почаевский (Яков Варнавич Головатюк, 1894–1971), прославлен в лике преподобных 3 февраля 2016 г. определением Архиерейского Собора Русской Православной Церкви.


[3] Архимандрит Матфей (Лев Васильевич Мормыль, 1938–2009). Регент, церковный композитор, заслуженный профессор МДА, руководитель объединенных хоров ТСЛ и МДАиС.


[4] Митрополит Ювеналий (Владимир Кириллович Поярков, род. 1935 г.), с 26 декабря 1965 г. епископ Зарайский, викарий Московской епархии.


[5] Архимандрит Наум (Николай Александрович Байбородин, 1927–2017), духовник Троице-Сергиевой Лавры.


[6] Митрополит Алма-Атинский и Казахстанский Иосиф (Иван Михайлович Чернов, 1893–1975).


[7] Архимандрит Алипий (Шинкарук; 09.09.1929–30.04.1981).


[8] Монах Нестор (Николай Константинович Онук; 1912–2002), регент, кроме того, его послушанием были поездки в Москву на поиски дореволюционной литературы и церковной утвари и доставка их в Почаевскую лавру, что в советское время было сопряжено с большими рисками. В течение 15 лет почти ежедневно прятался от милиции, т. к. власти не давали прописки в монастыре. Похоронен на монашеском кладбище в Почаевской лавре.


[9] Иаков (Иван Дмитриевич Панчук; 1931–2004), с 1974 по 1982 г. наместник Почаевской лавры в сане архимандрита. С 1990 г. епископ Почаевский, викарий Тернопольской епархии. В 1992 г. был одним из двух архиереев, поддержавших Филарета Денисенко в создании неканонической УПЦ КП. 11 июня 1992 г. Архиерейским Собором Русской Православной Церкви «за соучастие в неканонических действиях бывшего митрополита Филарета» извержен из сана и лишен всех степеней священства. Решение Собора впоследствии прошло рецепцию во всех Поместных Православных Церквах. С 1995 г. до кончины руководил Волынской епархией УПЦ КП.


[10] Митрополит Николай (Евгений Николаевич Юрик; 1910–1984) – епископ Русской Православной Церкви, митрополит Львовский и Тернопольский.


[11] Архиепископ Амвросий (Анатолий Павлович Щуров; 1930 – 2016). С 1977 по 2006 г. возглавлял Иваново-Вознесенскую и Кинешемскую епархию.


[12] Память 4/17 ноября (†1584 или 1586).


[13] Михаил Поликарпович Голубев (†1960).


[14] Память 12/25 сентября, в Соборе Иваново-Вознесенских святых, в Соборе новомучеников и исповедников Российских.


[15] Лариса Васильевна Холина (впоследствии монахиня Антония; †07.11.1994).


[16] Впоследствии монахиня Александра.


[17] Впоследствии монахиня София.


[18] Впоследствии монахиня Екатерина.


[19] Анатолий Иванович Анисимов, впоследствии епископ Августин Городецкий и Ветлужский.