Соединение природной простоты со святоотеческим началом. Архимандрит Дамаскин (Орловский)

Архимандрит Дамаскин (Орловский),советский и российский церковный историк, агиограф, доктор исторических наук, член Синодальной комиссии Московского Патриархата по канонизации святых

Беседа с монахинями Евстолией (Егоровой) и Софией (Поповой)

Архимандрит Дамаскин:

– Отец Амвросий не был священником по должности. Священник может привыкнуть входить в алтарь почти каждый день, или по воскресеньям, или в праздники, и глубокое чувство, что такое Церковь, что она не от мира, что она есть Царство Небесное, это чувство в значительной степени может утратиться. У отца Амвросия была та нотка церковная, то главное, что соединяет нас и ушедших в вечные обители церковных людей, тех, которых мы иногда называем подвижниками благочестия, живущих главным ‒ Христом. У отца Амвросия это было. Соединение природной простоты со святоотеческим началом давало ему возможность ощущать ту церковность, которая не на уровне слова или обязательной к произнесению проповеди, а на уровне глубокого религиозного чувства. Полагаясь на это чувство, он соглашался иногда на довольно рискованные предприятия. Для этого нужно быть или авантюристом, или человеком достаточной душевной чистоты и простой детской веры. Но он поступал по внутренней религиозной интуиции, которая его не обманывала.

Когда архиепископ Ивановский и Кинешемский Амвросий (Щуров) направил отца Амвросия в село Жарки, жители этого села и жители окрестных деревень рассказали ему о двух блаженных – Алексее Ивановиче Ворошине и Мишеньке. Мы приезжали туда и слышали эти рассказы. Жизнь Мишеньки я не стал исследовать по простой причине: он не был репрессирован властями. Когда подвиг юродства, сам по себе довольно странный для понимания многих, засвидетельствован мученической кончиной, это просто и понятно. Блаженные, юродивые для городского жителя люди занимательные. Интересная у них бывает и жизнь, и речь, но внутренняя их жизнь по большей части от нас скрыта, и попытка проникнуть в нее обычно кончается сочинением домыслов.

Сначала мы опросили людей – всех, кто знал Алексея Ивановича лично, – в Ёлнати, в Кинешме, ближайших свидетелей его жизни. Побывали в Ёлнати на том месте, где блаженный подвизался в затворе, в баньке, построенной у родственников на огороде. Собрали устные свидетельства. Из этих, многократно перепроверенных другими свидетельствами рассказов стало более или менее ясно, что он за человек. Узнали, что он был похоронен на кладбище в городе Кинешме, которое уже было давно закрыто, многие останки усопших перенесены, а оставшиеся могли быть впоследствии уничтожены. Были собраны родственники блаженного Алексия и привезены на место, где покоились его останки, и они уточнили место захоронения. У родственников мы испросили разрешение на перезахоронение. Отец Амвросий это одобрил. Мы предложили перенести останки в храм Рождества Пресвятой Богородицы в село Жарки, где отец Амвросий тогда служил. Родственники на это дали согласие. Отец Амвросий поехал на своей машине и, когда останки были обретены, перевез их в Жарки, поместив не в самом храме, а под полом храма, под престолом.

У отца Амвросия было благорасположение к правильному христианскому деланию. К делу, которое совершается другим человеком, можно относиться по-разному. Можно с завистью относиться, можно с ревностью, можно с недоверием или еще с какими-либо сомнительными чувствами. У него в этом смысле был чисто церковный взгляд. Естественной потребностью его души было ‒ поддержать творческую христианскую инициативу. Это была нормальная реакция православного священника.

Волей-неволей всякий человек, имеющий отношение к Церкви, сталкивался в то время с людьми, которые во второй половине 1970-х годов еще что-то помнили о церковных людях, репрессированных в эпоху гонений, в 1920–1930-х годах. Их было немного, но они были. В этот поздний советский период в Церкви произошел как бы стык поколений – относительно молодого поколения и очень-очень пожилого. Тех, кто приходил в эту жизнь и с интересом ее изучал, и тех, кто уже уходил из нее. Это был небольшой, но очень интересный временной промежуток – 5 – 10 лет, когда еще оставались свидетели, очевидцы. Так, например, в Кириллове Вологодской области мы расспрашивали в советское время женщину, брат которой был иподиаконом епископа Кирилловского Варсонофия (Лебедева), расстрелянного в 1918 году неподалеку от города. Всё, что она рассказала, полностью подтвердилось, когда в 1991 году открылись бывшие в течение долгого времени недоступными фонды государственных архивов. Эти свидетельства были похожи на свидетельства древних мартирологиев и мученических актов. По содержанию это было продолжение подвига древних мучеников. И подвиг по существу был тем же. Люди другие, время другое, государства разные, а суть одна.

Слушая этих людей, можно было усвоить их подвиг для себя. Ясно было, что число этих свидетелей ограничено. Как в силу естественного порядка вещей – их возраста, так и вследствие хода истории страны: они были жестко прорежены репрессиями, их оставалось немного.

Я вынужден был провести небольшое исследование. У нас Церковь маленькая, да и общество небольшое. И опубликованных источников негусто. При нашем государственном устройстве всё, так или иначе, собирается в Москве. На периферии в те годы всякое общественное движение подавлялось, и люди убегали в большие города, в Москву и в Петроград, в этих городах были и основные книгохранилища. Все стремились в столицы империй – Российской и Советской. К сожалению, и церковной жизни было разрешено развиваться только в столицах под строгим присмотром властей. Религиозная жизнь в маленьких городах, в Архангельской, или Вологодской, или каких-либо других областях подавлялась жесточайшим образом. Если бабушки, ‒ то ладно, ходите в храм. Но начать церковную жизнь в провинции для человека иного поколения было почти невозможно. Для такого молодого человека, еще не успел он пару раз зайти в храм, почти сразу же начиналось хождение по мукам. Отсутствовала сама такая возможность, чтобы кто из местных начал что-то изучать из своей родной, дорогой и столь недавней истории. Церковная жизнь в советские годы более или менее свободно могла развиваться только в Москве. Но церковная жизнь в Москве – это крошечный островок. Довольно быстро обозначились люди, которые проявляли интерес к церковно-историческому Преданию. Они не собирались посвящать ему всю свою жизнь. Это было то поприще, которое человек может проходить только верой.

Из-за исключительной масштабности репрессий в советские годы всегда была опасность разрыва церковного Предания. В обычных условиях церковное сознание не разрывается, потому что есть бабушки, дедушки, как-то церковное общество живет – хуже, лучше, но нет полного разрыва между поколениями. Не знаю, бывало ли подобное раньше в истории, но происшедшее с нашим народом оказалось тяжелейшей травмой, когда, казалось бы, здоровое общество было почти при смерти.

С отцом Амвросием мы познакомились в Москве в 1983 году через Галину Львовну Левинсон (в будущем – это смиренная монахиня Мария), с которой он пришел к нам домой. Отец Амвросий тогда не имел прихода, он приехал из Почаева и думал, как устраивать свою жизнь. Поскольку у него направленность миссионерская, то он, хотя и переживал случившуюся от властей неприятность и хотел более постоянного места, но не скучал от того, что оказался вне монастыря, в силу как раз миссионерского характера своей деятельности. В Москве он свое призвание частично реализовал. И в нем не было особенно заметно недовольства теми обстоятельствами, которые сложились.

Я не скрывал от него интересующей меня темы, что занимаюсь собиранием церковного Предания. Он это глубоко понял.

 Монахиня Евстолия:

‒ Можно я вставлю ремарку? Вы задали мне перед беседой концептуальный вопрос, как я понимаю личность отца Амвросия. Я сейчас вспомнила, однажды мне задали такой вопрос, совершенно ни к чему не привязанный: «А вот что ты в отце Амвросии видишь?» (что выделяешь в нем или что от него берешь?). Я назвала два момента. Батюшка очень четко и практически безошибочно называет источник помысла, и второе ‒ имеет совершенно ясное догматическое церковное сознание. Вот на этом зиждется всё остальное. При всей его внешней простоте. Вы бы согласились с этим?

 

Архимандрит Дамаскин:

‒ Да, можно так сказать. Его поддержка делу сохранения церковного Предания осуществлялась именно потому, что он чувствовал глубинную религиозную правоту, то, что Вы называете источником помысла. Он был человек тонкий в этом отношении, видел внутреннее устроение человека. Если было лукавство или что-то сомнительное, он по-другому реагировал. В некоторых случаях он шел на контакт с людьми, но, как человек тонкий, видел их внутреннюю сложность, когда для него была непонятна их мотивация, и с такими людьми он был осторожен. У меня с ним не было отношений, которые предполагали осторожность. Я сам веду простые отношения, и он предлагал такой же простой, экономящий время способ общения. Следует отметить, что отец Амвросий оказывал делу не только духовную, но и материальную поддержку, хотя для него это тогда было непросто. Он был человеком хозяйственным, заботившимся о приходе, о храме, и если жертвовал, то с рассуждением.

 

Монахиня Евстолия:

‒ А как получилось, что некоторые из духовных чад о. Амвросия стали Вам помогать?

 

Монахиня София:

‒ Я работала в это время в Москве в храме по благословению отца Амвросия. По вечерам переписывала дневники владыки Фаддея (Успенского; 1872–1937 гг.). Это было погружение в какой-то совершенно неизвестный для меня мир, мир удивительной чистоты. Как-то отец Дамаскин мне говорит: «Съезди к батюшке, попроси благословения. Может быть, ты будешь нам помогать?» И я поехала к батюшке. Никогда больше я не видела батюшку в таком повороте.

Я пришла к нему в келью, рассказала о просьбе. Батюшка на меня очень внимательно посмотрел, говорит: «Посиди-ка здесь, я сейчас приду». И ушел надолго. Потом входит в келью и говорит: «Знаешь что, давай мы сейчас с тобой помолимся. Вставай на колени». И сам встал на колени перед иконами (я никогда такого больше не видела). Батюшка внутренне молился. Я просто стояла на коленях, ничего не соображая. Прошло много времени. Батюшка встал, и я встала. Он меня медленно перекрестил. Он сиял! Другого слова я не могу найти. У него было сияющее лицо. Говорит: «Бог благословит. Занимайся. Помогай». Вот это я очень хорошо запомнила, потому что больше никогда такого не было, чтоб батюшка меня приглашал вместе с ним помолиться. Я поняла, что это всё так серьезно.

 

Архимандрит Дамаскин:

– Всё было властями сделано для уничтожения Церкви, свидетели уничтожены, последние из них умирали. И тут кто-то воскрешает эти церковные свидетельства о святых. Это было возможно только потому, что дьявол гордый, следовательно, и ученики его гордые, а значит, – слепые.

Отец Амвросий давал адреса, у кого мы могли бы остановиться. Он видел человека и мог оценить в смысле его доброкачественности, к кому можно обратиться, довериться. Это тоже много значило: ехать в неизвестность или уже по какому-то адресу с рекомендацией.

Монахиня Евстолия:

– Вернемся к сегодняшнему времени. Когда  в России уже официально объявили о пандемии, келейники батюшки предлагали ему на время закрыться в доме, не выезжать на службу и исповедь, поскольку у него легкие слабые, часто болел пневмонией. Но батюшка только сказал на это: «Я знаю, когда умру».

 Архимандрит Дамаскин:

– Он для другого жил, поэтому не пошел на предложенный вариант. Вариант – более бережного к себе отношения. Он не захотел принять такое решение, поскольку мотив у него был – служение.

Монахиня София:

– Смотрите, батюшка был такой известный в Церкви человек, сколько людей к нему приезжало… И вдруг пандемия ограничила всё так, что, когда батюшка умер и привезли гроб, кроме нас никого не было. Такой блаженной тишины я не помню за всё служение батюшки. Только священники и сестры монастыря были у гроба. И три месяца мы все были в полном затворе, монастырь  на замке. Только на Почаевскую открыли храм для прихожан.

 

Монахиня Евстолия:

– О батюшкином решении: он не мог поступить иначе, потому что не просто лично за свое здоровье решал, он, как всегда, оставался капитаном корабля. А момент был переломный. Была ключевая беседа батюшки на день рождения монастыря – 27 марта 2020 года. И он нам разложил то, что сейчас происходит. Он нас, всех, кто к нему прислушивался, хотел избавить от худшей опасности – от страха и паники, от потери веры, от малодушия. Он укреплял в нас именно веру и отсекал страх смерти. Поэтому в этот переломный момент он сам как бы шагнул через эту черту.

 

Архимандрит Дамаскин:

– Отец Амвросий прав: надо готовиться к смерти, но не впадать в панику, потому что паника – это разрушительный механизм и психический, и духовный, это отнятие веры в каком-то смысле. Человек подвергается тогда сугубой опасности. Против паники отец Амвросий всегда восставал, при этом понимая, что какая-то доля опасности в этой эпидемии, безусловно, есть. Да и само по себе это явление – всего лишь напоминание о скоротечности жизни и неизбежности смерти.