Честно признаться, там мне не всё было понятно, потому что всё сводилось, как мне казалось, к одной только теории. Но я занималась добросовестно и в одно прекрасное время вдруг заметила в группе оживление. Все говорили о каком-то батюшке в глухой деревне Ивановской области и начали к нему ездить. Видно было, что ехали они к нему одними людьми, а возвращались совсем другими. Внешне это выражалось в загадочном для меня просветлении лиц, соблюдении постов, регулярном хождении в храм, молитвах перед началом лекций. Почти вся наша группа побывала в этих Жарках (так называлась деревня). Оставалась одна я, не посетившая этого таинственного батюшку: учеба, курсовые проекты, чертежи, экзамены… Пятый курс.
На фото: Елена Антаринова стоит рядом с о. Амвросием
Наконец, Евгений Андреевич твердо приказал мне: «Пора». Купили билеты до Кинешмы и поехали.
Было это 24 февраля 1985 года. Ехали ночь, ели по дороге скоромные пирожки, почти ни о чем не говорили. Рано утром от Кинешмы до Ёлнати доехали на автобусе, а дальше семь километров пешком по морозу, почти по пояс в снегу. Казалось, что всё это происходит во сне, особенно показавшийся вдали между деревьев едва заметный ориентир – крест на колокольне. Евгений Андреевич приободрился: «Значит, идем правильно!»
Пришли. Деревня (таких я никогда в своей жизни не видела) состояла из нескольких рубленых домов. В центре деревни – храм. Кругом никого, словно все вымерли. Оказывается, был первый день Великого поста и все были на службе в храме.
Мы, конечно, тоже пошли в храм. В храме полумрак, свечи горят, немногочисленные бабушки-прихожане в темном, как положено в Великий пост. Я была закутана в белый шерстяной платок и поэтому чувствовала себя белой вороной. «Наверное, так нельзя», – думала я, поглядывая на размахивающего кадилом священника, то и дело бросающего на меня пронзительные взгляды. Усердные земные поклоны, длинные чтения – всё это было для меня новым, непонятным и потому обжигающим и будоражащим душу и воображение «действом». Но я старательно выполняла всё, как положено, копируя рядом стоящих бабушек и брата.
Помогал служащему священнику не менее таинственный человек худого телосложения, в длинных одеждах, сосредоточенный, тоже с бородой, ни разу не обративший на мой белый платок никакого внимания. «Наверное, это и есть отец Амвросий», – подумала я на Николая (художника из Москвы, ныне архимандрита Никифора (Микулу), после смерти батюшки Амвросия – духовника Ивановского Введенского женского монастыря).
Слух поражало красивое, не по-деревенски грамотное клиросное пение в несколько молодых голосов, украшенное изумительным мужским басом. Это были замечательные девушки, с которыми я в дальнейшем подружилась: две Наташи – киевская и струнинская, Лена – зубной врач из Винницы и Леня – музыкант из Белоруссии, закончивший Минскую консерваторию (ныне служащий батюшка Ивановской епархии иеромонах Леонтий). Еще была Танечка Тульская, звонким голосом читавшая псалмы, продававшая свечи, досконально знавшая, что и как должно происходить на службе.
Со всеми ими я познакомилась после службы, когда мы, взяв благословение у батюшки, пришли в церковный дом (наконец-то я поняла, кто же он, отец Амвросий, для встречи с которым я сюда приехала). Оказалось, что все эти удивительные люди – не прихожане, а насельники этой небольшой «обители», живущие в совершенно спартанских условиях в церковном доме и сторожке. Художник, он же пономарь Коля, был еще и истопником, жил в церковной котельной вместе с двумя курочками и всё свободное время проводил в храме, расписывая стены иконописными изображениями святых.
Была еще Галина Львовна (ныне покойная монахиня Мария (Левинсон) – литературный редактор, переводчик, писатель) – маленькая смешная еврейская женщина, над которой батюшка всегда по-доброму подтрунивал. Я тогда еще не понимала батюшкиных уроков, и мне ее было очень жалко.
И Тамара Черниговская (ныне почтенная насельница Введенского женского монастыря схимонахиня Феодосия (Примак)), энергичная украинская женщина, лихо распоряжавшаяся в то время кухней и порядком в церковном доме.
Все эти загадочные, не похожие на современных люди, произвели на меня потрясающее впечатление. И конечно, самым сильным было впечатление от общения с батюшкой. До этого я вообще никогда в обычной жизни со священниками не общалась, поэтому от батюшки ждала сухого, строгого, поучительного, снисходительного тона.
Помню первые слова, со страхом сказанные мною батюшке при получении первого благословения (незаметно для меня они оказались словами покаяния): «Я не знала, что надо было в темном платке приезжать, приехала в светлом»... На что батюшка, видя мое смущение, весело ответил: «Так голова же светлая!» Эти слова сразу сняли с меня тяжесть смущения и страха.
Но на смену этому смущению пришло новое терзание: оказывается, в первый день Великого поста здесь не только не употребляют никакой пищи (даже постной, на что я надеялась), но и совсем не пьют воду! И не только в первый, но и два других дня! Некоторые и вовсе так постятся всю неделю! А нас с братом после дорожных пирожков очень мучила жажда. Но мы были настроены решительно: как все, так и мы. Нарушать батюшкино благословение каждый считал просто невозможным!
Батюшка, конечно, всё видел и понимал. Чтобы облегчить наши страдания, он весело предложил нам катание на лыжах. Кто бывал в Жарках зимой, знает, какие там удивительные пейзажи, крутые берега реки, заснеженные склоны! Но лыж было всего несколько пар, поэтому кататься довелось не всем. Мне, как гостье, повезло. Батюшка катался вместе со всеми, радостно брал крутые спуски. Я была в восторге и по благословению решалась на любой крутой спуск. Но батюшка, видя мое неуемное рвение, не с каждой горы разрешал мне спускаться, что совсем не печалило меня. Я готова была покорить любую высоту, выдержать любое испытание: так окрыляли меня батюшкины слова и поддержка. Тогда я не знала, что в эти самые минуты идет обо мне сильная батюшкина молитва. Я только чувствовала небывалый прилив сил и энергии. Пост без еды показался мне простым и нетрудным. И вообще все проблемы куда-то исчезли. Всё окрасилось чистыми красками, жизнь, оказывается, проста и удивительно красива, когда есть человек, который за меня отвечает где-то Там, Высоко, пока я еще не знаю где, но искренне верю, что отвечает и обязательно познакомит меня с Тем, Кому служит сам и Кому молится.
Но было в этот день и первое мое искушение: глядя на белый пушистый снег, очень хотелось пить. Глазами я готова была съесть весь этот снег. Или хотя бы подержать во рту. Но было благословение не пить, и я не могла даже лизнуть какую-нибудь снежинку. Сказала об этом батюшке. Придя в дом, батюшка, улыбнувшись, подал мне стакан воды: «Ну попей». Воду я тут же с жадностью начала пить, но батюшка сказал: «Потихоньку, маленькими глоточками».
Безоблачное счастье продолжалось еще пару дней, пока не наступило время моей первой исповеди, ради которой я и ехала к отцу Амвросию.
Вошла в келью. Батюшка был строг до неузнаваемости. Трясущимися губами и присохшим языком рассказала про свою жизнь. Батюшка выслушал, задал несколько вопросов, прочитал разрешительную молитву и очень строго взял с меня некоторые обещания, после чего жизнь моя повернулась на сто восемьдесят градусов.
Трудно было выполнять обещанное. Часто спотыкалась, падала. Но всегда в последний, казалось бы самый критичный момент батюшка приходил на помощь. Пусть даже не он сам – вдруг встречался кто-то из близких батюшкиных чад, или на глаза попадалось какое-то мудрое изречение, или кто-то привозил батюшкину записочку (мобильных телефонов тогда не было), или появлялась возможность съездить к батюшке в Жарки. Словом, не покидал меня батюшка, хотя я видела, сколько народу в нем нуждается, ждет и просит его молитв! Мне было даже неловко всегда просить его поддержки. Пыталась справляться сама, хотя понимала, что сама справиться никак не могу: веры ведь было еще маловато. Вернее, она периодически покидала меня, и я чувствовала, что тону, словно не хватало воздуха: как тогда, при катании на лыжах, очень хотелось пить, сейчас неразрешимые проблемы душили меня. И как тогда приняла я из рук батюшки стакан воды, сейчас батюшкины молитвы давали мне силы жить.
Не буду рассказывать о своих жизненных проблемах, которые батюшка помогал мне преодолевать. Скажу только, что это была моя жизнь, повернутая на 180 градусов. Я как будто училась заново ходить, падать, вставать, говорить, мыслить, а поддержкой и учителем был для меня батюшка. Для примера приведу такие же веселые случаи, наподобие пресловутого стакана воды.
Помогала я как-то Коле расписывать стены Жарковского храма (напомню: Коля – ныне архимандрит Никифор, осуществляющий и почти закончивший прекрасную роспись величественного храма Введенского монастыря). Писал он тогда в простенках между окнами образы великомучениц Екатерины и Варвары. Мне он поручил прописывать украшения их одежды. И хотя в институте мне приходилось изучать и практиковать и рисунок, и живопись, здесь я чувствовала себя очень неуверенно: ответственность ведь какая! Зашел в храм как-то батюшка, подошел ко мне в тот момент, когда я дрожащей рукой пыталась прописать драгоценный камень. И вот вожу я неуверенно кисточкой по стене, приостановилась даже, а батюшка говорит: «Ну, давай, смелее – раз!» Неожиданно для меня моя рука сама сделала такой чистый правильный мазок, что я не поверила, что это сделала моя рука. То есть я хочу сказать, что слово и участие батюшки придавали мне такую силу, так возвышали и окрыляли, я чувствовала такую уверенность, что, казалось, могла свернуть горы.
А ранней весной, помню, вышли мы с батюшкой и моим братом из Жарков в Ёлнать. Дорога неблизкая – семь-восемь километров. Кажется, середина марта была. Местами лежал снег, но были уже большие проталины. На дороге лужи, а под ними – лед. Мы шли в резиновых сапогах. Мои сапоги очень быстро натерли мне ноги так, что я не могла больше идти. Батюшка с Евгением шли впереди, о чем-то беседовали, а я, стиснув зубы, брела позади. Не выдержав, обратилась к батюшке: «Благословите мне идти босиком!» Подумав немного, батюшка благословил. Я сняла ненавистные сапоги и пошла босиком по снегу, по холодным лужам, по льду. Помню, что холоднее всего было идти по лужам, потому что на дне их был лед. Снег же казался мне теплым, а ноги мои горели огнем. Так прошла семь километров (уверена: без молитвы батюшки и шагу бы не сделала). Ничего со мной потом не случилось, даже ни разу не чихнула.
И еще веселый случай из жарковских уроков, серьезно сформировавший мое представление об отношении к любому делу (может, кому-то еще пригодится).
Зима была морозная и снежная (в Жарках, в чем я потом убедилась, все зимы такие – холоднее, чем в Москве). Батюшка очень любил париться в бане и нырять с головой либо в сугроб, либо в бочку с ледяной водой, либо обливаться из ведра прямо у колодца. Батюшка никого не заставлял следовать его примеру, но и не запрещал. Самые смелые, конечно, отважно обливались ледяной водой у колодца, в результате чего на нем образовалась огромная наледь. Попросив у кого-то топор, я начала рубить лед, как делал обычно зимой мой папа. Ничего страшного со мной не случилось – наоборот, я была горда и тайком любовалась результатом, т. к. колодец стал иметь совсем другой, ухоженный вид. Удивлялась только: почему все молчат об этом, как будто не замечают изменений и ничего особенного не произошло. Не выдержав, но все же немного смущаясь, я спросила батюшку: «Я молодец?» Батюшка, не думая, как всегда с улыбкой, ответил: «Ленка молодец, а кошка дурочка». Мне стало стыдно и навсегда понятно, что нельзя кичиться и ничем хвастать, потому что Господь принимает только то дело, которое сделано в Его славу, а не ради собственного тщеславия.
А уж когда я жила в Иваново (приехала я туда весной 1990 года, застала еще Бориса, погибшего при освобождении здания храма от конструкций бывшего там архива), по благословению батюшки несла послушание архитектора и руководителя строительных работ и работ по реконструкции храма. Храм был измучен многолетней тяжестью выполнения роли архива, стоял без креста, с плачущей, прохудившейся крышей, без организованного водостока (это при такой-то высоте). Угрюмый, неухоженный, он напоминал больше крематорий с обваливающимися карнизами, кирпичи которых то и дело падали и представляли реальную угрозу жизни каждому, кто осмеливался подходить к его стенам. Приехала я тогда с двухлетним сыном сразу после того, как увидела по телевизору голодовку четырех женщин, самоотверженно боровшихся за передачу верующим этого уникального здания. Приехала просто посмотреть, думала – на месяц-два, а осталась на целых пять лет. Я видела, как батюшка горит желанием поскорее отреставрировать храм (думаю, ему тоже было больно смотреть на это величественное здание, так пострадавшее от ненадлежащего отношения к нему), начать поскорее служить в нем, чтобы храм, наконец, вздохнул, открыл двери для молящихся Богу людей, услышал благозвучное клиросное пение. Мне очень хотелось помочь батюшке хоть как-то. Тут и пригодилось мое архитектурное образование, хотя опыта в проектировании и строительстве у меня было совсем мало. Но, к моему удивлению, все получалось само собой. Помню, часто говорила мысленно: «Господи! Ты знаешь, что я ничего не умею, молитвами батюшки сделай так, чтобы было правильно, хорошо, красиво, руководи и направляй меня!» И как тогда, в Жарках, когда пробовала помогать отцу Никифору (тогдашнему Коле) расписывать храм и батюшка своей молитвой и словом помог мне сделать правильный мазок, я, как мотылек, просто порхала по территории храма, а дело шло. Приходили нужные мастеровые люди – каменщики, плотники, отделочники; усердно трудились неравнодушные местные верующие: Юра Гвоздарев, Володя Крайнов, Слава (не помню его фамилию, был у нас как бы зав. гаражом), Тиховы Паша с Галей. Самоотверженно, как перед Богом, с полной отдачей сил и умения трудилась приехавшая из Киева штукатур тетя Дуся, знавшая батюшку еще по Почаеву; безотказным и очень надежным был молодой военный Саша («полковник», как все его называли), москвич Женя Ларионов, приезжавшие на время целые бригады из Украины, Белоруссии. Иногда мы спорили, потому что никто не был равнодушным, и тогда как малые дети шли к батюшке, высказывали свои доводы, и батюшка принимал единственно верное решение, вымоленное им у Господа. Каждый из этих людей заслуживает не простого упоминания, а по меньшей мере рассказа или даже повести. Многих уж нет в живых, но это мое повествование о батюшке, хотя все эти люди в какой-то мере в то время являлись батюшкиными частичками – его руками, ногами, глазами. Поэтому и рассказ мой надо принимать как рассказ о батюшке Амвросии. Всех нас тогда объединяла, вдохновляла, учила, поддерживала, возвышала его живая молитва. Это было чудесное время. Казалось, мы живем на Небесах, особенно когда приход превратился в монастырь и полилась чистая молитва послушниц и насельниц монастыря, поддерживаемая молитвой и подвигом духовного отца. Было видно, как батюшка молится и переживает за каждую из них, когда привозили машину, а то и две кирпича. Я шла к нему за благословением направить на разгрузку как можно большее количество сестер. Помню, как приходилось выстраивать их в длинные цепочки, а их тонкие ручки всё передавали этот кирпич, пока он не оказывался аккуратно сложенным аккуратными рядами. Измученным и уставшим сестрам еще предстояло идти либо на службу, либо на свое послушание. Батюшка очень жалел сестер и всегда разрешал не ходить на разгрузочные работы тем сестрам, которые испытывали какие-то недомогания, за что я иногда сердилась на батюшку. Теперь понимаю, что очень была неправа, и прошу у Господа, батюшки и сестер прощения.
Несмотря на то что батюшка часто поговаривал о строительстве келейного корпуса (вернее, о строительстве второго этажа над существующим одноэтажным домом причта), началось оно очень неожиданно для меня. Я думала, что буду еще все здание тщательно обмерять, потом делать обмерочные чертежи, потом думать, эскизировать, согласовывать, чертить рабочие чертежи и только потом приглашать строителей и начинать строить. Времени на подготовку, как я понимала, должно было уйти по меньшей мере месяца два-три. Но в июле батюшка уехал в Троице-Сергиеву лавру на праздник преподобного Сергия, а на следующий день в пять утра меня разбудил стук в дверь. Я не удивилась, потому что шли работы и такое бывало часто. Открываю: передо мной несколько незнакомых мужчин. Протягивают мне записку. Читаю: «Лена, это строители из Белоруссии. Я с ними договорился о строительстве второго этажа. Пусть приступают сегодня же, сразу, как только приедут. Покажи им всё». И устно добавили: «Батюшка сказал, что ты расскажешь, что и как делать». Я, конечно, была ошарашена: как, без проекта? Пока я разговаривала с бригадиром, несколько человек, недолго думая, забрались на крышу одноэтажного здания. Смотрю: срывают кровлю, снимают обрешетку, разбирают стропила. Через пару часов крыши не было. Надо показывать, что и как строить. Но как же начинать без батюшки? Я боюсь: вдруг что не так? Ничего не поделаешь, записка с батюшкиным благословением у меня в руках. И людей ведь не остановишь: они пообещали батюшке возвести стены второго этажа чуть ли не к его приезду. Состояние – просто космос. Словно летишь с горы. И тут появляется вера и надежда, что батюшка руководит моими мыслями, действиями. Так и было.
По приезде батюшка всё ходил вокруг стройки, поднимался на леса, спрашивал, как работают строители. Я очень переживала: уж очень хотелось, чтобы батюшке понравились мои задумки относительно планировки, фасадов. Особенно была рада, когда батюшка давал какие-то советы, высказывал пожелания, корректировал мои мысли и действия. Но похвалы от батюшки я не слышала, практически никогда. А когда думала об этом, вспоминала слова батюшки, сказанные им в Жарках по поводу колодца: «Ленка молодец, а кошка дурочка». Я их и сейчас всегда вспоминаю, когда мне хочется чем-то похвастать. Понимаю, что это были для меня важные уроки воспитания от батюшки. И даже на вопрос прихожан, кто же проектирует всё это, батюшка, видя, что я его слышу, отвечал: «Да пришла тут одна тетка и спроектировала». Я всё понимала и не обижалась. И даже теперь, когда увидела в одной из статей, что автором проекта колокольни является руководитель Московского института искусствоведения Русакомский Игорь Климентиевич (нам пришлось обратиться к нему за основными согласованиями), сначала возмутилась, но, вспомнив слова батюшки, успокоилась.
А колокольня и священнический корпус родились сначала, конечно, в голове батюшки, а я только изо всех сил пыталась воплотить его замысел в жизнь. Для этого мне рабочие даже сделали простейший подрамник с рейсшиной, на котором я чертила и могла не на пальцах спрашивать у батюшки, так ли выглядит его затея. Надо сказать, что батюшка очень хорошо разбирался в чертежах, не особенно даже в них вникая (как мне казалось); мог увидеть в них главное, вовремя дать совет, что-то принять, что-то поправить. Сначала он предлагал вывести здание колокольни вперед, но я видела, что батюшка говорит об этом неуверенно, с нотками сомнения. Подумала, что как архитектор должна предложить еще какое-то решение, видела, что батюшка ждет от меня этого, молится. Предложила сделать перед входом небольшую площадь, утопив здание колокольни немного вглубь территории. Батюшка заметно оживился, попросил нарисовать и согласился. Я была бесконечно рада, что сумела прочитать его тайные, невысказанные мысли.
Не знаю, хорошим ли я, Ленка-архитектор, как меня звал батюшка, была помощником. Ведь строительство проходило в тяжелые времена: не было стройматериалов и достать их было трудно. Рабочих, умеющих строить, приходилось приглашать чуть ли не с улицы. Экскаватор, кран для работы тоже надо было где-то искать. Уверена, что без батюшкиных дерзновенных молитв, его доброй и сильной энергии, целеустремленности, терпения, дарованных Богом, ничего бы не было построено. И мне в силу моего взрывного характера, который батюшка тоже терпеливо нес на своих плечах, не довелось бы иметь счастье быть причастной к строительству замечательного батюшкиного монастыря, в котором живут, молятся за весь мир столько удивительных людей.
Наконец, Евгений Андреевич твердо приказал мне: «Пора». Купили билеты до Кинешмы и поехали.
Было это 24 февраля 1985 года. Ехали ночь, ели по дороге скоромные пирожки, почти ни о чем не говорили. Рано утром от Кинешмы до Ёлнати доехали на автобусе, а дальше семь километров пешком по морозу, почти по пояс в снегу. Казалось, что всё это происходит во сне, особенно показавшийся вдали между деревьев едва заметный ориентир – крест на колокольне. Евгений Андреевич приободрился: «Значит, идем правильно!»
Пришли. Деревня (таких я никогда в своей жизни не видела) состояла из нескольких рубленых домов. В центре деревни – храм. Кругом никого, словно все вымерли. Оказывается, был первый день Великого поста и все были на службе в храме.
Мы, конечно, тоже пошли в храм. В храме полумрак, свечи горят, немногочисленные бабушки-прихожане в темном, как положено в Великий пост. Я была закутана в белый шерстяной платок и поэтому чувствовала себя белой вороной. «Наверное, так нельзя», – думала я, поглядывая на размахивающего кадилом священника, то и дело бросающего на меня пронзительные взгляды. Усердные земные поклоны, длинные чтения – всё это было для меня новым, непонятным и потому обжигающим и будоражащим душу и воображение «действом». Но я старательно выполняла всё, как положено, копируя рядом стоящих бабушек и брата.
Помогал служащему священнику не менее таинственный человек худого телосложения, в длинных одеждах, сосредоточенный, тоже с бородой, ни разу не обративший на мой белый платок никакого внимания. «Наверное, это и есть отец Амвросий», – подумала я на Николая (художника из Москвы, ныне архимандрита Никифора (Микулу), после смерти батюшки Амвросия – духовника Ивановского Введенского женского монастыря).
Слух поражало красивое, не по-деревенски грамотное клиросное пение в несколько молодых голосов, украшенное изумительным мужским басом. Это были замечательные девушки, с которыми я в дальнейшем подружилась: две Наташи – киевская и струнинская, Лена – зубной врач из Винницы и Леня – музыкант из Белоруссии, закончивший Минскую консерваторию (ныне служащий батюшка Ивановской епархии иеромонах Леонтий). Еще была Танечка Тульская, звонким голосом читавшая псалмы, продававшая свечи, досконально знавшая, что и как должно происходить на службе.
Со всеми ими я познакомилась после службы, когда мы, взяв благословение у батюшки, пришли в церковный дом (наконец-то я поняла, кто же он, отец Амвросий, для встречи с которым я сюда приехала). Оказалось, что все эти удивительные люди – не прихожане, а насельники этой небольшой «обители», живущие в совершенно спартанских условиях в церковном доме и сторожке. Художник, он же пономарь Коля, был еще и истопником, жил в церковной котельной вместе с двумя курочками и всё свободное время проводил в храме, расписывая стены иконописными изображениями святых.
Была еще Галина Львовна (ныне покойная монахиня Мария (Левинсон) – литературный редактор, переводчик, писатель) – маленькая смешная еврейская женщина, над которой батюшка всегда по-доброму подтрунивал. Я тогда еще не понимала батюшкиных уроков, и мне ее было очень жалко.
И Тамара Черниговская (ныне почтенная насельница Введенского женского монастыря схимонахиня Феодосия (Примак)), энергичная украинская женщина, лихо распоряжавшаяся в то время кухней и порядком в церковном доме.
Все эти загадочные, не похожие на современных люди, произвели на меня потрясающее впечатление. И конечно, самым сильным было впечатление от общения с батюшкой. До этого я вообще никогда в обычной жизни со священниками не общалась, поэтому от батюшки ждала сухого, строгого, поучительного, снисходительного тона.
Помню первые слова, со страхом сказанные мною батюшке при получении первого благословения (незаметно для меня они оказались словами покаяния): «Я не знала, что надо было в темном платке приезжать, приехала в светлом»... На что батюшка, видя мое смущение, весело ответил: «Так голова же светлая!» Эти слова сразу сняли с меня тяжесть смущения и страха.
Но на смену этому смущению пришло новое терзание: оказывается, в первый день Великого поста здесь не только не употребляют никакой пищи (даже постной, на что я надеялась), но и совсем не пьют воду! И не только в первый, но и два других дня! Некоторые и вовсе так постятся всю неделю! А нас с братом после дорожных пирожков очень мучила жажда. Но мы были настроены решительно: как все, так и мы. Нарушать батюшкино благословение каждый считал просто невозможным!
Батюшка, конечно, всё видел и понимал. Чтобы облегчить наши страдания, он весело предложил нам катание на лыжах. Кто бывал в Жарках зимой, знает, какие там удивительные пейзажи, крутые берега реки, заснеженные склоны! Но лыж было всего несколько пар, поэтому кататься довелось не всем. Мне, как гостье, повезло. Батюшка катался вместе со всеми, радостно брал крутые спуски. Я была в восторге и по благословению решалась на любой крутой спуск. Но батюшка, видя мое неуемное рвение, не с каждой горы разрешал мне спускаться, что совсем не печалило меня. Я готова была покорить любую высоту, выдержать любое испытание: так окрыляли меня батюшкины слова и поддержка. Тогда я не знала, что в эти самые минуты идет обо мне сильная батюшкина молитва. Я только чувствовала небывалый прилив сил и энергии. Пост без еды показался мне простым и нетрудным. И вообще все проблемы куда-то исчезли. Всё окрасилось чистыми красками, жизнь, оказывается, проста и удивительно красива, когда есть человек, который за меня отвечает где-то Там, Высоко, пока я еще не знаю где, но искренне верю, что отвечает и обязательно познакомит меня с Тем, Кому служит сам и Кому молится.
Но было в этот день и первое мое искушение: глядя на белый пушистый снег, очень хотелось пить. Глазами я готова была съесть весь этот снег. Или хотя бы подержать во рту. Но было благословение не пить, и я не могла даже лизнуть какую-нибудь снежинку. Сказала об этом батюшке. Придя в дом, батюшка, улыбнувшись, подал мне стакан воды: «Ну попей». Воду я тут же с жадностью начала пить, но батюшка сказал: «Потихоньку, маленькими глоточками».
Безоблачное счастье продолжалось еще пару дней, пока не наступило время моей первой исповеди, ради которой я и ехала к отцу Амвросию.
Вошла в келью. Батюшка был строг до неузнаваемости. Трясущимися губами и присохшим языком рассказала про свою жизнь. Батюшка выслушал, задал несколько вопросов, прочитал разрешительную молитву и очень строго взял с меня некоторые обещания, после чего жизнь моя повернулась на сто восемьдесят градусов.
Трудно было выполнять обещанное. Часто спотыкалась, падала. Но всегда в последний, казалось бы самый критичный момент батюшка приходил на помощь. Пусть даже не он сам – вдруг встречался кто-то из близких батюшкиных чад, или на глаза попадалось какое-то мудрое изречение, или кто-то привозил батюшкину записочку (мобильных телефонов тогда не было), или появлялась возможность съездить к батюшке в Жарки. Словом, не покидал меня батюшка, хотя я видела, сколько народу в нем нуждается, ждет и просит его молитв! Мне было даже неловко всегда просить его поддержки. Пыталась справляться сама, хотя понимала, что сама справиться никак не могу: веры ведь было еще маловато. Вернее, она периодически покидала меня, и я чувствовала, что тону, словно не хватало воздуха: как тогда, при катании на лыжах, очень хотелось пить, сейчас неразрешимые проблемы душили меня. И как тогда приняла я из рук батюшки стакан воды, сейчас батюшкины молитвы давали мне силы жить.
Не буду рассказывать о своих жизненных проблемах, которые батюшка помогал мне преодолевать. Скажу только, что это была моя жизнь, повернутая на 180 градусов. Я как будто училась заново ходить, падать, вставать, говорить, мыслить, а поддержкой и учителем был для меня батюшка. Для примера приведу такие же веселые случаи, наподобие пресловутого стакана воды.
Помогала я как-то Коле расписывать стены Жарковского храма (напомню: Коля – ныне архимандрит Никифор, осуществляющий и почти закончивший прекрасную роспись величественного храма Введенского монастыря). Писал он тогда в простенках между окнами образы великомучениц Екатерины и Варвары. Мне он поручил прописывать украшения их одежды. И хотя в институте мне приходилось изучать и практиковать и рисунок, и живопись, здесь я чувствовала себя очень неуверенно: ответственность ведь какая! Зашел в храм как-то батюшка, подошел ко мне в тот момент, когда я дрожащей рукой пыталась прописать драгоценный камень. И вот вожу я неуверенно кисточкой по стене, приостановилась даже, а батюшка говорит: «Ну, давай, смелее – раз!» Неожиданно для меня моя рука сама сделала такой чистый правильный мазок, что я не поверила, что это сделала моя рука. То есть я хочу сказать, что слово и участие батюшки придавали мне такую силу, так возвышали и окрыляли, я чувствовала такую уверенность, что, казалось, могла свернуть горы.
А ранней весной, помню, вышли мы с батюшкой и моим братом из Жарков в Ёлнать. Дорога неблизкая – семь-восемь километров. Кажется, середина марта была. Местами лежал снег, но были уже большие проталины. На дороге лужи, а под ними – лед. Мы шли в резиновых сапогах. Мои сапоги очень быстро натерли мне ноги так, что я не могла больше идти. Батюшка с Евгением шли впереди, о чем-то беседовали, а я, стиснув зубы, брела позади. Не выдержав, обратилась к батюшке: «Благословите мне идти босиком!» Подумав немного, батюшка благословил. Я сняла ненавистные сапоги и пошла босиком по снегу, по холодным лужам, по льду. Помню, что холоднее всего было идти по лужам, потому что на дне их был лед. Снег же казался мне теплым, а ноги мои горели огнем. Так прошла семь километров (уверена: без молитвы батюшки и шагу бы не сделала). Ничего со мной потом не случилось, даже ни разу не чихнула.
И еще веселый случай из жарковских уроков, серьезно сформировавший мое представление об отношении к любому делу (может, кому-то еще пригодится).
Зима была морозная и снежная (в Жарках, в чем я потом убедилась, все зимы такие – холоднее, чем в Москве). Батюшка очень любил париться в бане и нырять с головой либо в сугроб, либо в бочку с ледяной водой, либо обливаться из ведра прямо у колодца. Батюшка никого не заставлял следовать его примеру, но и не запрещал. Самые смелые, конечно, отважно обливались ледяной водой у колодца, в результате чего на нем образовалась огромная наледь. Попросив у кого-то топор, я начала рубить лед, как делал обычно зимой мой папа. Ничего страшного со мной не случилось – наоборот, я была горда и тайком любовалась результатом, т. к. колодец стал иметь совсем другой, ухоженный вид. Удивлялась только: почему все молчат об этом, как будто не замечают изменений и ничего особенного не произошло. Не выдержав, но все же немного смущаясь, я спросила батюшку: «Я молодец?» Батюшка, не думая, как всегда с улыбкой, ответил: «Ленка молодец, а кошка дурочка». Мне стало стыдно и навсегда понятно, что нельзя кичиться и ничем хвастать, потому что Господь принимает только то дело, которое сделано в Его славу, а не ради собственного тщеславия.
А уж когда я жила в Иваново (приехала я туда весной 1990 года, застала еще Бориса, погибшего при освобождении здания храма от конструкций бывшего там архива), по благословению батюшки несла послушание архитектора и руководителя строительных работ и работ по реконструкции храма. Храм был измучен многолетней тяжестью выполнения роли архива, стоял без креста, с плачущей, прохудившейся крышей, без организованного водостока (это при такой-то высоте). Угрюмый, неухоженный, он напоминал больше крематорий с обваливающимися карнизами, кирпичи которых то и дело падали и представляли реальную угрозу жизни каждому, кто осмеливался подходить к его стенам. Приехала я тогда с двухлетним сыном сразу после того, как увидела по телевизору голодовку четырех женщин, самоотверженно боровшихся за передачу верующим этого уникального здания. Приехала просто посмотреть, думала – на месяц-два, а осталась на целых пять лет. Я видела, как батюшка горит желанием поскорее отреставрировать храм (думаю, ему тоже было больно смотреть на это величественное здание, так пострадавшее от ненадлежащего отношения к нему), начать поскорее служить в нем, чтобы храм, наконец, вздохнул, открыл двери для молящихся Богу людей, услышал благозвучное клиросное пение. Мне очень хотелось помочь батюшке хоть как-то. Тут и пригодилось мое архитектурное образование, хотя опыта в проектировании и строительстве у меня было совсем мало. Но, к моему удивлению, все получалось само собой. Помню, часто говорила мысленно: «Господи! Ты знаешь, что я ничего не умею, молитвами батюшки сделай так, чтобы было правильно, хорошо, красиво, руководи и направляй меня!» И как тогда, в Жарках, когда пробовала помогать отцу Никифору (тогдашнему Коле) расписывать храм и батюшка своей молитвой и словом помог мне сделать правильный мазок, я, как мотылек, просто порхала по территории храма, а дело шло. Приходили нужные мастеровые люди – каменщики, плотники, отделочники; усердно трудились неравнодушные местные верующие: Юра Гвоздарев, Володя Крайнов, Слава (не помню его фамилию, был у нас как бы зав. гаражом), Тиховы Паша с Галей. Самоотверженно, как перед Богом, с полной отдачей сил и умения трудилась приехавшая из Киева штукатур тетя Дуся, знавшая батюшку еще по Почаеву; безотказным и очень надежным был молодой военный Саша («полковник», как все его называли), москвич Женя Ларионов, приезжавшие на время целые бригады из Украины, Белоруссии. Иногда мы спорили, потому что никто не был равнодушным, и тогда как малые дети шли к батюшке, высказывали свои доводы, и батюшка принимал единственно верное решение, вымоленное им у Господа. Каждый из этих людей заслуживает не простого упоминания, а по меньшей мере рассказа или даже повести. Многих уж нет в живых, но это мое повествование о батюшке, хотя все эти люди в какой-то мере в то время являлись батюшкиными частичками – его руками, ногами, глазами. Поэтому и рассказ мой надо принимать как рассказ о батюшке Амвросии. Всех нас тогда объединяла, вдохновляла, учила, поддерживала, возвышала его живая молитва. Это было чудесное время. Казалось, мы живем на Небесах, особенно когда приход превратился в монастырь и полилась чистая молитва послушниц и насельниц монастыря, поддерживаемая молитвой и подвигом духовного отца. Было видно, как батюшка молится и переживает за каждую из них, когда привозили машину, а то и две кирпича. Я шла к нему за благословением направить на разгрузку как можно большее количество сестер. Помню, как приходилось выстраивать их в длинные цепочки, а их тонкие ручки всё передавали этот кирпич, пока он не оказывался аккуратно сложенным аккуратными рядами. Измученным и уставшим сестрам еще предстояло идти либо на службу, либо на свое послушание. Батюшка очень жалел сестер и всегда разрешал не ходить на разгрузочные работы тем сестрам, которые испытывали какие-то недомогания, за что я иногда сердилась на батюшку. Теперь понимаю, что очень была неправа, и прошу у Господа, батюшки и сестер прощения.
Несмотря на то что батюшка часто поговаривал о строительстве келейного корпуса (вернее, о строительстве второго этажа над существующим одноэтажным домом причта), началось оно очень неожиданно для меня. Я думала, что буду еще все здание тщательно обмерять, потом делать обмерочные чертежи, потом думать, эскизировать, согласовывать, чертить рабочие чертежи и только потом приглашать строителей и начинать строить. Времени на подготовку, как я понимала, должно было уйти по меньшей мере месяца два-три. Но в июле батюшка уехал в Троице-Сергиеву лавру на праздник преподобного Сергия, а на следующий день в пять утра меня разбудил стук в дверь. Я не удивилась, потому что шли работы и такое бывало часто. Открываю: передо мной несколько незнакомых мужчин. Протягивают мне записку. Читаю: «Лена, это строители из Белоруссии. Я с ними договорился о строительстве второго этажа. Пусть приступают сегодня же, сразу, как только приедут. Покажи им всё». И устно добавили: «Батюшка сказал, что ты расскажешь, что и как делать». Я, конечно, была ошарашена: как, без проекта? Пока я разговаривала с бригадиром, несколько человек, недолго думая, забрались на крышу одноэтажного здания. Смотрю: срывают кровлю, снимают обрешетку, разбирают стропила. Через пару часов крыши не было. Надо показывать, что и как строить. Но как же начинать без батюшки? Я боюсь: вдруг что не так? Ничего не поделаешь, записка с батюшкиным благословением у меня в руках. И людей ведь не остановишь: они пообещали батюшке возвести стены второго этажа чуть ли не к его приезду. Состояние – просто космос. Словно летишь с горы. И тут появляется вера и надежда, что батюшка руководит моими мыслями, действиями. Так и было.
По приезде батюшка всё ходил вокруг стройки, поднимался на леса, спрашивал, как работают строители. Я очень переживала: уж очень хотелось, чтобы батюшке понравились мои задумки относительно планировки, фасадов. Особенно была рада, когда батюшка давал какие-то советы, высказывал пожелания, корректировал мои мысли и действия. Но похвалы от батюшки я не слышала, практически никогда. А когда думала об этом, вспоминала слова батюшки, сказанные им в Жарках по поводу колодца: «Ленка молодец, а кошка дурочка». Я их и сейчас всегда вспоминаю, когда мне хочется чем-то похвастать. Понимаю, что это были для меня важные уроки воспитания от батюшки. И даже на вопрос прихожан, кто же проектирует всё это, батюшка, видя, что я его слышу, отвечал: «Да пришла тут одна тетка и спроектировала». Я всё понимала и не обижалась. И даже теперь, когда увидела в одной из статей, что автором проекта колокольни является руководитель Московского института искусствоведения Русакомский Игорь Климентиевич (нам пришлось обратиться к нему за основными согласованиями), сначала возмутилась, но, вспомнив слова батюшки, успокоилась.
А колокольня и священнический корпус родились сначала, конечно, в голове батюшки, а я только изо всех сил пыталась воплотить его замысел в жизнь. Для этого мне рабочие даже сделали простейший подрамник с рейсшиной, на котором я чертила и могла не на пальцах спрашивать у батюшки, так ли выглядит его затея. Надо сказать, что батюшка очень хорошо разбирался в чертежах, не особенно даже в них вникая (как мне казалось); мог увидеть в них главное, вовремя дать совет, что-то принять, что-то поправить. Сначала он предлагал вывести здание колокольни вперед, но я видела, что батюшка говорит об этом неуверенно, с нотками сомнения. Подумала, что как архитектор должна предложить еще какое-то решение, видела, что батюшка ждет от меня этого, молится. Предложила сделать перед входом небольшую площадь, утопив здание колокольни немного вглубь территории. Батюшка заметно оживился, попросил нарисовать и согласился. Я была бесконечно рада, что сумела прочитать его тайные, невысказанные мысли.
Не знаю, хорошим ли я, Ленка-архитектор, как меня звал батюшка, была помощником. Ведь строительство проходило в тяжелые времена: не было стройматериалов и достать их было трудно. Рабочих, умеющих строить, приходилось приглашать чуть ли не с улицы. Экскаватор, кран для работы тоже надо было где-то искать. Уверена, что без батюшкиных дерзновенных молитв, его доброй и сильной энергии, целеустремленности, терпения, дарованных Богом, ничего бы не было построено. И мне в силу моего взрывного характера, который батюшка тоже терпеливо нес на своих плечах, не довелось бы иметь счастье быть причастной к строительству замечательного батюшкиного монастыря, в котором живут, молятся за весь мир столько удивительных людей.
