С отцом Амвросием мы познакомились в Троице-Сергиевой лавре, когда он еще учился в МДА, только недавно был рукоположен. В Лавре все меня удивляло, вдохновляло, все было интересно, я все записывала. Книг-то не было. Поразило, как пели акафист у Преподобного. Подошла к одному монаху: «Можете ли мне продать эту книжку с акафистом?» А он отвечает: «Как же продать? Это – наш хлеб!»
Неделю я ходила по всем храмам Лавры с 5 утра и до позднего вечера. Найти квартиру было легко: местные верующие бабушки стояли на проходной и ждали, не спросит ли кто о жилье. Купила хлеб, сахар. Вода есть в источнике. Больше ничего мне не надо. Сходила в Академию, в музей. Везде все записывала себе на память. Даже иконы переписала, в каком храме какие иконы. Неделя кончается, скоро уезжать. На исповедь решила подойти к священнику, у которого никого нет в очереди. Попала к отцу Никифору. Сказала ему, что хотела книгу – акафист преподобному Сергию. Он говорит: «Вот причастишься, придешь ко мне сюда». Подошла я после Причастия, и он мне вынес перепечатанный на машинке акафист. Радости было – не знамо сколько! Это была моя первая поездка в Лавру в 1966 году, после жизненной трагедии – неожиданной и странной смерти мужа.
В храм я ходила с детства. В 10 классе уже всю службу знала наизусть, выучила на слух за священником и хором. Жила в селе Ельник под Нижним Новгородом. Там недалеко Саров. Люди все верующие. Мама была очень верующая. Часто она пела «Заступнице усердная», «Пред пречистым Твоим образом». Я записывала за ней слова. Тетка, мамина сестра, пела в церковном хоре.
Когда мы в школу пошли, у нас крестики были на веревочках. Пришли учителя с ножницами, кресты у всех срезали. В пионеры заставляли вступать. Но я же пришла в школу учиться! Причем тут пионеры? Мама говорила: «Галстук не надевай. Это – кровь мучеников». И я не надела. И комсомолкой не была. Ходила в церковь. Хотя в то время очень было строго. Однажды я видела, как к нашей церкви подъехала машина, забрали священников Андрея и Алексея, и они без вести пропали.
После школы надо дальше учиться. Летом работали в колхозе: комбайн идет, а мы за ним солому убираем. Денег не платили, ставили трудодни. Потом пошли на ток. Веяли тогда еще лопатами. Мы с подругой таскали ящики с зерном по 30 кг в склад, оттуда отправляли в Москву. «Всё для Москвы!» – такой был лозунг. И снова поставили трудодни. Я думаю: нет, я тут рабом не останусь.
В городе, в Саранске, нашла квартиру и поступила на ламповый завод – на стройку с переводом в цех. Год таскала раствор. Потом окончила подготовительные курсы и поступила в университет на факультет промэлектроники, там нужна была физика и математика, а это – мои любимые предметы, мне только не гуманитарные, где нужно было славить безбожников. На последнем курсе поступила работать в векторно-измерительную лабораторию. Разрабатывались новые приборы ‒ выпрямительные преобразователи из переменного тока в постоянный и наоборот. Вот эти приборы мне нужно было проверять. Потом перевели на установку по измерению шумов и структурных вибраций. Там я вышла замуж. Один парень меня приметил. Я всех проверяла, верит ли в Бога. Этот говорил: «У нас мама все время Псалтырь читает, очень верующая». Я спрашиваю: «А венчаться пойдешь?» Хоть он и боялся, что на работе узнают, но ради большой любви пошел. Когда венчались, у меня упало кольцо. Юродивая в храме это увидела и сказала: «Вы жить вместе не будете». Так и получилось. Когда ждала ребенка и легла в больницу, в это время он погиб. Обстоятельства не выяснены. Для меня был такой удар – его смерть. Бес внушал мысль – пойти и броситься в колодец вниз головой. Меня остановило только то, что я погублю две души – свою и ребенка. Нет, ‒ думаю, ‒ пойду к священнику в церковь, все расскажу, спрошу, за что меня Бог наказал. Стала ездить в Сергиеву лавру. Там сначала познакомилась с о. Никифором. Однажды купила апельсинов для него и пыталась передать через кого-то на проходной монастыря. Но никто на мои просьбы не останавливался. Один монах остановился. Волосы длинные, кудрявые, глаза карие, такой красавец! Я ему: «Передачу возьмите для о. Никифора». Он: «Ну, развяжите сетку». А я никак не могу развязать, боюсь, он убежит сейчас. Вслух: «Господи, помоги!» ‒ и зубами развязываю. А он: «Не произносите имени Господа Бога своего всуе». Взял сетку, через пять минут выбегает: «Батюшка не выйдет, он читает правило». Мне, значит, надо повернуться и идти. А он обслуживал мощи у Преподобного. И мы идем вместе. «Вы сегодня причащались?» ‒ говорит мне. «Да, причащалась». – «А у кого вы исповедовались?» ‒ «Ходила к о. Науму». – «Ну, он тебе задал?» ‒ «Уж прямо задал… Ничего не сказал». И вот я начала ему про о. Наума, что мы приезжаем издалека, нам надо помочь, научить, вопросы разрешить, а он ничего не сказал. Это все по дороге в Троицкий храм говорим. Он слушал, слушал, что я ему на о. Наума жалуюсь. Потом говорит: «Ну, сегодня придешь ко мне». Это была суббота. Перед исповедью была проповедь. Он много примеров приводил. «Согрешили непочитанием своих родителей…» ‒ А мы в то время от родителей старались уезжать. ‒ «Вспоминается такой случай. Один раз отец встал рано утром, запряг лошадь, взял своего отца – старого деда, посадил в телегу, позвал сына: «Сынок, поехали в лес»! Взяли большую доску. Приехали в лес, нашли глубокую яму, туда опустили доску и спустили старого отца. “Сынок, поехали!” Сели, а сын говорит: “Папа, мы доску забыли”. ‒ “А зачем она нам?” ‒ “А ты будешь старый ‒ на чем тебя буду спускать?”».
Потом еще: «Два мышонка попали в крынку молока. Бултыхались-бултыхались. Один говорит: все равно утонешь. Взял и утонул. А второй бултыхался-бултыхался. Сбилось масло. Встал и выпрыгнул. Так что бултыхайся, сколько сил есть, и живи». Ну, там туча примеров, без конца.
И мне так понравилось, как он говорит, все доходчиво. Думаю: вот если бы он у меня был духовник! Пойду к нему. А то о. Наум ничего не говорит, о. Никифор ничего не говорит. Но я не знала, как его звать. Потом все священники разбрелись по аналоям, стали исповедовать. Я подошла к другому, т. к. они все в клобуках, не поймешь где кто.
А тут вдруг приходит подруга, с которой мы на квартире остановились, говорит: хозяйка умерла, иди смотри, что с ней делать. Ну, надо обмыть, надо родственников найти. Мы все сделали и пошли в храм. А там у мощей Преподобного некому акафист петь. У меня текст был, и мы с подругой взялись акафист петь. Потом идем к Трапезному храму. Вышел о. Амвросий, начал нас ругать: «Сейчас такой важный момент Литургии – “Тебе поем”, а вы шатаетесь». Я его не узнала. А он меня узнал: «Ты почему не пришла на исповедь?» ‒ «Как не пришла? Я была! Я Вас не узнала. Скажите, как Вас звать?» ‒ «Это не обязательно». ‒ «Ну, я в следующий раз приеду, и в следующий раз не найду». Тогда он сказал, как звать. С тех пор, как приеду, ходила, смотрела, где о. Амвросий. На проповеди ходила, уж так мне нравилось, как он говорил. На исповедь ходила.
Тогда за всеми следили. О. Наум его предупредил, чтобы он не говорил так открыто, чтобы потише, поскромней. Но о. Амвросий – спаси его, Господи! – он говорил так, как нам надо. И мы укреплялись. Я думала: «Вот, он же говорит открыто, он тоже молодой. А я что бояться буду?»
Книг же не было, а мне все хочется знать. И я решила купить магнитофон. Думаю: где увижу о. Амвросия, сразу включу магнитофон. Купила, приехала с магнитофоном. Он маленький, на батарейках, помещался в сумку. Попробовала записать братский молебен. Пошла к Академии, в уголке включила, послушала: «Ба! Все так ясно!» ‒ радости было! Теперь бы мне где о. Амвросия поймать. А он дежурил у Преподобного. Я стою там. Он подходит ко мне: «Это что у тебя в сумке-то?» Я думаю: «Все, поймал!» ‒ а сама отвечаю: «Какое вам дело, чего у меня в сумке? Мои вещи». – «Ну, мне просто интересно». ‒ «Мало ли что вам интересно». Я его боялась, время такое было, что все друг друга боялись. Выхожу из храма, а он за мной идет: «А все-таки, что у тебя там?» ‒ «Ну, магнитофон». ‒ «А можно я тебе что-нибудь запишу?» ‒ «Батюшка, простите меня! Я из-за вас только его купила». И отдаю ему эту сумку. Потом, как обычно, через месяц приезжаю. Он записал монашеский постриг, записал службу, много проповедей. Этот магнитофон весь город собрал у нас в доме. Все ко мне стали ходить и слушать. И дома, и в церкви после службы как включим – все слушают, плачут: люди духовно голодные. Стали все мои подруги ездить в Лавру.
Приехал о. Амвросий к нам в Мордовию. Как-то я была у него в Лавре в отпуске, а он говорит: «Меня благочинный тоже отпускает в отпуск». Пригласила его к нам в Саранск. Приехали ко мне. Он сказал: «Будем соборовать». Когда он пособоровал нас, у меня было чувство, что я не по земле хожу, а по воздуху, все время боялась упасть, нащупывала стопой землю, потому что земли не чувствовала.
Я его очень стеснялась. Он так много знал! Пришли в церковь. Он пошел в алтарь. А там священник молодой говорит: «Что это без благословения?» О. Амвросий попросил у него прощения, смирился: они все такие в Сергиевой лавре. И о. Амвросий терпеливый, смиренный. В Лавре выходили все на сход, служили акафист и о. Амвросий куда-то не туда встал. Его другой монах как ударит. Он чуть не упал. Но поднялся и ему поклонился. Меня это поразило.
Потом поехали в село, откуда я родом – 80 км от Саранска. Подрясник нельзя было открыто носить, не разрешали. Но он всегда был в подряснике. Подворачивал его под пояс, а сверху ‒ курточка. Как все, только борода выдает. Сели с ним в автобус. Столько народу! А он взял и перекрестился. Все смотрят. Это настолько было смело по тем временам.
Я его при людях не называла по-монашески, а просто Саша. Я позвонила подруге, вместе хоть посмелее. Я его очень стеснялась. Он так много знает, а я что. Хоть он и постарше, но все же молодые оба – он с 1938 года, я – с 1941. Он очень строго себя держал.
Приехали, зашли в наш дом, а потом к моей верующей тетке, она замуж не выходила, жила вдвоем с женой дьякона, которого забрали, репрессировали. Жена дьякона пела первым голосом, а тетка пела тенором. Когда они пели, все плакали. Они уже знали, что о. Амвросий придет, собрали всех, столько старушек там собралось! Они с утра и целый день ничего не ели, думали, он их причастит. А он им такую проповедь сказал, все расплакались. Но очень жалел, что не взял Святые Дары, причастить не смог. Мы переночевали там, а утром поехали в Саранск.
Благодаря моему магнитофону в Саранске батюшку уже многие знали. Собралось у меня народу! Левый хор – человек 15. А мы на магнитофон записывали духовные стихи, у моих подруг хорошие голоса были. И о. Амвросию наше пение нравилось. Так он нас всех собрал, объединил в общину. И сейчас все в монастырях. Две игумении, я – третья. Я уехала в Ярославль, а они – в Пензенскую область. Тогда ведь и такое было, что в храмах некому петь и читать. А я научилась дома. У мамы было Евангелие по-русски и по-славянски. Когда я ночевала в праздники в сторожке при храме (ходить далеко – 4 км), то я за ночь прочитывала одно Евангелие, например, от Луки. И меня все старушки слушали. И на клиросе, когда некому было, я могла читать часы.
Когда познакомилась с о. Амвросием, то уже к нему часто обращалась, он стал духовным наставником. В Лавре он всегда хорошо встречал. Потом вот ко мне в Саранск приехал, квартиру освятил.
В Саранске в горисполком меня вызывали. «Говорят, вы у себя службы устраиваете». – «Да говорить что угодно можно. Что же всех слушать? Вы же умные люди. Был у матери день памяти, пришли бабушки, немножко помолились, вспоминали маму. Ну, у вас родственника память, вы же не в театр пойдете его помянуть. Все идут в церковь душу успокоить. Душа-то ведь есть». Так и расстались. Больше не вызывали.
Потом я бывала у о. Амвросия в Струнино в доме сестры Марии, когда он болел полиартритом. Привозила к нему и подруг, и парней. Многие из них сейчас в монастырях, кто-то в священном сане, а кто-то и архиереи. Ему хотелось передать нам свои знания духовные, а мы же были голодные, нам все это нужно было. Всего себя отдавал людям.
Позже, когда стали монастыри открывать, первый открылся Толгский монастырь. Думаю: пойду, спрошу о. Амвросия – в монастырь. Дочь на то время уже кончила университет и вышла замуж. Это был 1987 год. Я была ветеран труда: 27 лет проработала в институте. И как куда ехала – к о. Амвросию за благословением.
Один раз он дал мне адрес в Сухуми, я там встречалась с пустынножителем Кассианом, о. Амвросий его знал. О. Кассиан 25 лет жил в горах. О. Амвросий благословил меня в Сухуми к одной женщине жить. Была Троица. Перед праздником мы пошли на Новый Афон. Там я читала акафист Афонской иконе Божией Матери. Наверху родник, мы окунулись. Всем так понравилось, как я прочитала, у меня голос звонкий. И одна бабушка, которая с нами была, говорит: «Завтра будешь у нас часы читать». А на эту службу приехал епископ Илий, который сейчас патриарх Грузинский. И что интересно: у нас архиерей приезжает, уходит в алтарь. А епископ Илий вошел, около аналоя встал и дал возглас часы читать. Сам стоит рядом.
Я все молилась, хоть бы мне заболеть. Все болеют – я нет. Каждый день на работу с 8 до 17.30, дочку в ясли. В субботу и воскресенье в храм и на дачу. А еще и правило: каждый день по 100 поклонов делала, пятисотницу читала. Меня не остановишь. О. Амвросий говорил: «Вам не надо монастыря, у вас дома монастырь». Вот две дороги знала – на работу и в церковь. Ну и в Лавру Троицкую. О. Амвросий – это у меня стена была. Ну вот и просила Бога заболеть. Появилась температура, больничный дали. Ну, хоть немножко отдохну!
Он водил экскурсию. А ноги болели. Он часто садился. А жил на втором этаже в келье. И мне по веревочке спускал размноженные фотокопии наставлений святых отцов. Предупреждал, в какое время подойти, и вот сколько-то таких пачек мне на веревочке спускал, и я в Саранске раздавала, кто ко мне приходил, и в своем селе, кто приходил к блаженной Анне, везде раздавала. Так он для людей старался, хотя за ним везде следили.
Магнитофонные кассеты ко мне приходили слушать, я не давала никому. Или куда ездила, везде с этим магнитофоном. К блаженной Анне, там столько народу, тоже все слушали проповеди и плакали. Когда ушла в монастырь, магнитофон дома остался. Кто знает, где теперь эти кассеты.
Когда я приезжала в Лавру, он всем делился, рассказывал, как по немецкому языку двойки получал. А потом исповедовал эту преподавательницу, молился за нее. Получил «международную оценку» ‒ три.
В Жарках один раз сидим за столом, вдруг батюшка говорит: «Быстро все на чердак!» Мы залезли, и он с нами туда. В дырочку только смотрим: милиция едет. Больше часу они везде ходили, осматривали, а мы сидели как мыши.
А в монастырь как пошла. Открыли Толгу. У меня было много подруг в городе, верующих одиноких женщин. О. Наум всех таких посылал в монастырь. О. Амвросий меня тоже благословил в монастырь. А я сама себе думаю: «Буду я их слушать!» Я работаю, а нас еще заставляли учиться по профессии, повышать квалификацию, в зависимости от этого зарплату повышали. У нас назначена сессия в 8 часов утра, я собираюсь. В 7 часов вдруг звонок: о. Амвросий в дверях. Он мне никак не благословлял учиться. Как я ни просилась, он меня не пустил. Очень переживала, но так и не пошла.
А в 1987 г. у меня дочь закончила университет, защитилась. Уже у нее девочка родилась, год исполнился. А я что ж буду с ними сидеть? Мне надо в церковь ходить, молиться. Я беру отпуск. Приехала в Лавру к Науму, к Амвросию, к Кириллу. О. Амвросий у меня самый близкий был. И он: «В монастырь». О. Наум: «В монастырь».
…Пойду, думаю, своего архиерея спрошу. Написала ему. Ответ: «В монастырь».
Взяла отпуск, поехала в Толгу. Поставили читать. Я как прогремела. Глотка у меня луженая, выговор чистый, без говора. И вот как архиерей приедет, так меня – канон читать.
Приехала в Толгу в отпуск по благословению. Меня послали на склады. В монастыре до этого была колония, здания разрушены. Восемь помещений складских, все завалено деталями (в колонии делали какие-то моторы), двери выбитые валяются, света нет, проводка не работает. Надо как-то устроиться, где сидеть, какой-то учет вести. А я в электроизмерительной лаборатории работала, умею учет вести, знаю, как акты составлять. Тут приехал какой-то икарус из Москвы – 60 человек девушки, юноши. Их прислали ко мне на работу, помочь убрать помещения. Я сразу их распределила: «Электрики есть?» ‒ «Есть». – «В сторону сюда. Будете фазу искать». – «Плотники есть?» ‒ «Есть». ‒ «Вы в эту сторону. Двери навешивать». – «Штукатуры есть?» ‒ «Есть». ‒ «Вы сюда. Котельная вся закопченая, надо ремонтировать». Всех распределила. Женщин – веником подметать. Здоровых парней – всё вытаскивать из складов – бревна, старые стулья, двигатели списанные. Всё вынесли на улицу, очистили склады. Электрики нашли фазу, дали свет. Я только успеваю подавать, кто что попросит. Что в первый день не успели, на второй день доделали. Мы со всеми подружились, они стали ко мне ездить в гости.
Потом получилось так. В Толге я вела наружные сети. Первый корпус Спасский. Часть его XVIII века, остальное XVII века. Все архитекторы постановили убрать часть здания XVIII века, т.е. оторвать, разрушить. Одна я была против. Собрали совещание. Приехал Тульский архиерей, еще три архиерея, прораб из Сергиевого Посада. Все как один: убрать! Одна я против. Я рабочим сказала: ни в коем случае не выходить. Рабочие меня слушались, я им деньги платила. Архиерей звонит игумении: «Скажи, чтобы она срочно убирала». А игумения: «Владыко, я ей сказала, она говорит: у меня руки не поднимаются». Архиерей: «Убрать ее из монастыря». Игумения мне говорит: «Ты знаешь, здесь ведь не производство, здесь монастырь. Как владыка сказал, так и надо делать». Я говорю: «Матушка, возьмите, делайте. А я не могу». Такой старинный большемерный кирпич, стоил 2. 20 (а простой 70 копеек), на известковом растворе, и я должна убирать. Говорю: «Простите! Не занимайте не свои места!» ‒ «Езжай тогда к отцу Науму». Поехала. Отец Наум: «Что у тебя?» ‒ «Так и так». ‒ «Ой! У нас 10 лет убирают 2-й этаж. До сих пор стоит». – «Спаси Господи! Хоть один человек меня поддержал!»
Вдруг приезжает какой-то корреспондент фильм снимать о Толге. Его привели ко мне: «Вот, она все знает, у нее спрашивайте». Я его попросила: «Слушай, я Ярославль не знаю. Ты знаешь. Иди, помоги, сделай, чтобы не сломали вот этот корпус. А потом будем с тобой фильм снимать». Так и сделали. Он вернулся через два дня: «Все, оставили корпус!»
О. Амвросий приезжал к нам в Толгу, и я к нему ездила по необходимости – и в Жарки, и в Красное, и в Иваново на ул. Ремизную. Он все мне рассказывал, как голодали за храм. Во всех ситуациях, во всех сложностях он мне всегда говорил: «Мать, терпи! Все терпи! Все к лучшему». Мне не нужно было много ему говорить, он мне сам все скажет и утешит. Он для меня был стеной прибежища и утешения.
Еще не рассказала. Когда самый первый раз он меня пригласил на исповедь, я ничего особенного не сказала, а он говорит: «Свечу не ставят под спудом, а на подсвечнике, и она светит всем». Я тайно все делала, никому не рассказывала, что читаю пятисотницу. И я поняла, что он про меня все знает. Что бы ни случилось, он всегда: «Терпи! Все нормально!» И я всегда чувствовала его духовную поддержку. Мы с ним много не говорили, без слов понимали друг друга, потому что одним делом занимались.
И в Углич о. Амвросий ко мне приезжал, и здесь, в Ростове, был. О. Амвросий для меня был фундаментом. Мы с ним одного примерно возраста и по опыту жизни близки, духовно сошлись. В то время трудно было найти такого человека по духу, которому можно полностью довериться.
