Начиная с середины 1970-х годов прошлого века в Церковь стали массово приходить молодые люди, многие из которых позже стали монахами, священниками и епископами.
К Богу я пришла по классической схеме «опустошенного сосуда», когда в душе освободилось место для благодати Божией, прежде занятое увлечениями и суетой мира сего.
На Украине, где я жила до 1981 года, в Церкви была распространена, как и на всем пространстве СССР, так называемая «общая исповедь». Священник произносил обычные молитвы, перечислял грехи, затем накидывал на головы кающихся свою епитрахиль, произносил молитву: «Прощаю и разрешаю…», и все подходили к аналою, чтобы приложиться ко кресту и Евангелию. Конечно, существовала и частная исповедь – в монастырях и на некоторых сельских приходах, где служили старенькие батюшки, подвижники благочестия. Но мы, 20-летние прихожане кафедрального собора г. Киева, только пришедшие в Церковь, об этом не знали. Испытывая острую необходимость в подробной исповеди, причащались с нераскаянными грехами. Мы пытались искать себе духовника среди священства собора, но как-то не складывалось: или мы были слишком прямолинейны, или батюшки не хотели рисковать своим положением, имея дело с молодежью.
Мы черпали свои познания о Церкви и о православной вере в основном из проповедей тогдашнего Экзарха Украины митрополита Филарета (Денисенко) и из отдельных цитат святых отцов, напечатанных в «Журнале Московской патриархии». Но этот журнал еще надо было достать. Через год после прихода в Церковь мы осмелели и пошли в канцелярию митрополита Филарета, чтобы приобрести Библию. Для этого надо было написать заявление на его имя, указав свои личные данные и домашний адрес, и заплатить довольно большую сумму по тем временам ‒ 50 рублей. Неудивительно, что все наши данные после посещения митрополии оказались у компетентных органов, но нас это нисколько не волновало. Молитвословы и духовная литература в церковных лавках не продавались, и отдельные главы из романа «Мастер и Маргарита», напечатанного в журнале «Москва», заменяли нам духовное чтение.
Летом 1978 года я поехала поступать в Харьковский Художественно-промышленный институт, отработав положенные три года после окончания такого же техникума в Киеве. В одном купе со мной ехала девушка Наташа – оказалось, что она едет поступать в тот же институт. Наташа остановилась у знакомых, а меня после приема документов поселили в общежитии. Подходя на следующий день к зданию института, я увидела толпу студентов, высыпавших на улицу после перемены. Среди множества лиц я выделила почему-то одного молодого человека.
В субботу пошла в церковь рядом с общежитием, и каково же было мое изумление, когда среди 2–3 молящихся увидела того самого студента. На следующий день мы с Наташей решили посмотреть центр города и зашли в кафе. Прямо с порога она с радостным возгласом кинулась к столику, за которым сидели трое ребят, и среди них – тот самый студент. Это был Николай Доненко, впоследствии епископ Ялтинский Нестор, и его друзья: Олег Радзевич и Петя Дроздовский – студенты 2-го курса скульптурного отделения института. Оказалось, что Наташа училась с ними в Киеве в Республиканской художественной школе. Без всяких обиняков я сразу стала говорить с Николаем о Боге. Мы нашли много общего: от общих знакомых по Владимирскому собору, куда он ходил во время учебы в Киеве, до такой же проблемы духовного голода и отсутствия духовника. Мы стали часто общаться, ребята помогли мне подготовиться к экзаменам.
Экзамены по специальности я сдала хорошо, написала сочинение, осталось сдать историю. И вдруг на меня нашла такая тоска, такое острое ощущение чужеродности этого института, в котором мне предстоит учиться 6 лет, что захотелось побыстрее отсюда уехать. Я пошла в приемную комиссию за документами. Преподаватель с час меня уговаривал не совершать ошибку, о которой буду потом жалеть. Он говорил: «Мы вас, девушка, берем, и неважно, как вы сдадите историю». Но все было бесполезно: ведь я уже приняла решение. Тогда я еще не понимала, что это было не мое решение, а воля Божия. Получив на руки документы и свои работы, пошла попрощаться со своими новыми друзьями. Мое решение уехать, не дожидаясь окончания экзаменов, они восприняли, мягко говоря, как странность, а может, и мысленно покрутили у виска. С Николаем мы обменялись адресами, и я уехала.
А 8 сентября того же года, в составе группы молодых людей, в основном прихожан кафедрального собора, я поехала в Почаевскую лавру в надежде получить хоть какое-то духовное наставление. По дороге узнала от более информированной девушки, что мы едем на праздник и что в Лавре есть старец, к которому надо попасть на исповедь. Какой праздник и что за старец, было неизвестно и непонятно.
Около 6 часов вечера мы вошли в Успенский собор Почаевской лавры. На нас пахнуло хвойным запахом пинена: в храме шла реставрация и кругом стояли леса. Впервые в жизни я увидела живых монахов, о которых раньше только слышала или видела в кино. Через некоторое время подошла та самая девушка и объявила, что уже побывала у старца на исповеди и рассказала ему о нашей группе.
Старец сидел в углубленной нише в южной стене собора, к которой с двух сторон вели ступени. На маленькой площадке перед этой нишей стоял аналой, а вокруг ступеней – огромная толпа народа. Я присмотрелась к старцу. Это был почти молодой человек с каштановыми волосами и бородой без малейшего намека на седину, с большими темными и внимательными глазами. Удивлению моему не было предела.
Неизвестный нам праздник, на который мы приехали, был одним из главных в Почаевской лавре – обретение мощей преподобного Иова Почаевского, которое празднуется 10 сентября. Поэтому в Лавру по обыкновению съехалось много народа. За отсутствием гостиницы паломники ночевали в Успенском и других храмах Лавры прямо на полу – в те времена там были деревянные паркеты. На следующий день после полунощницы опускали для поклонения главную святыню Лавры – Почаевскую икону Божией Матери. Около 8 утра мимо нашей группы прошел тот самый старец и на чистейшем русском, но с какими-то московскими интонациями сказал: «Каяться приехали?» ‒ и велел нам следовать в Троицкий собор на исповедь. Спускаясь за ним по ступеням вниз от Успенского собора, мы поближе его рассмотрели. Он был очень худощав, а ботинки были надеты на босую ногу.
Троицкий собор поразил не только своей архитектурой в русском стиле, но и очень качественными такими же русскими росписями в стиле Дионисия. Это было так несвойственно для Украины, притом Западной.
Перед исповедью наш старец сказал проповедь. Сказать, что мы были потрясены, – ничего не сказать. За год пребывания в Церкви у каждого накопилось множество вопросов, на которые не было ответов. Каково же было наше изумление, когда в этой проповеди каждый из нас услышал ответы на все вопросы.
Отец Амвросий (так звали старца) принял наши грехи и всем вручил маленькие четки на 30. После исповеди было физическое ощущение легкости и невесомости человека, сбросившего с себя многопудовые гири. После Литургии мы ожидали его на улице, чтобы поблагодарить, как благодарят хирурга за блестяще проведенную сложную операцию. На вечерней службе о. Амвросий дал всем (бесплатно!) по молитвослову и пачку маленьких брошюрок «Яко с нами Бог!». Радости нашей не было предела: мы поняли, что он берет нас под свое крыло и что мы обрели духовного отца.
Батюшке в тот год исполнилось 40 лет. Понимание того, что мы приехали в Лавру в день его рождения (и на мой день Ангела – святых мучеников Адриана и Наталии), пришло намного позже. Так мы стали его духовными чадами. Через некоторое время я написала Николаю в Харьков письмо с вестью, что мы нашли духовника, и пригласила его приехать на первой седмице Великого поста в Почаев. Позже он вспоминал, что с большими трудностями, с несколькими пересадками еле добрался до Лавры к вечерней службе. Но с того момента судьбоносная встреча с батюшкой определила и его дальнейшую жизнь, и путь к священству.
Приезжали мы в Лавру на выходные приблизительно раз в месяц, исповедовались, причащались. Мы были, по терминологии батюшки, «сырым, необработанным материалом», и к каждому он находил свой подход. В то время я носила челку, красилась, но он ни разу не сказал, что этого делать нельзя, хотя к другим в подобных случаях был весьма строг. Он каждого человека вел своим путем, находил ключик к каждой душе.
Когда батюшка узнал, что я художник-оформитель, попросил нарисовать три черепа и под ними подпись из мелких человеческих косточек: «Мы были как вы, а вы будете как мы. Готовьтесь!». Также надо было сделать оформление обложки для брошюры «Как в селе Покровском похоронили атеизм» ‒ первоначальное название будущего сборника «Яко с нами Бог!». На обложке было нарисовано село, а над ним – смерть с косой.
Я делала эскизы в доме, где лежала его больная мама, схимонахиня Евстолия, а батюшка в этот момент рисовал меня. Тогда меня поразили его незаурядные способности художника. Картинка с черепами сопровождала потом батюшку при переездах и привычно помещалась всякий раз в его келье. Позже, в Жарках, он попросил нарисовать на фанерных дверях своей кельи смерть с косой уже в цвете. Помню, Олег Радзевич начинал, а я потом заканчивала эту композицию. Дверь со смертью батюшка также везде брал с собой при переездах: в Красное, на ул. Ремизную в Иваново, в свою приемную в монастыре. Вообще, тема смерти была любимой темой батюшки. Часто он напевал: «Вот умру я, умру я, похоронят меня…»
Первый раз батюшка посетил Киев летом 1979 года, и мы встречали его в аэропорту «Жуляны». Он возвращался в Почаев из отпуска и решил заехать в Киев. Среди его спутников была женщина, одержимая злыми духами, чувашка по национальности. Она была большой подвижницей, безропотно переносившей все телесные и душевные страдания своей одержимости. Батюшка привез ее для укрепления нашей веры, и мы впервые столкнулись с проявлениями демонических сил. В квартире, где остановился батюшка, на стенах висели декоративные деревянные ветки диаметром 4–5 см, засушенные, без коры и покрытые лаком. Эта женщина поломала их на мелкие кусочки, как ломают спички. После этого со страшными рычаниями стала глотать железные уголки от рамок для фотографий. Мы ждали каких-то последствий, но все закончилось мирно: батюшка прочитал молитву, и она успокоилась. Так он показал нам, что мир невидимый находится рядом с нами.
Посещал Киев батюшка несколько раз, последнее время останавливался у своих духовных чад – Леонида и Татьяны Цыпиных, которые жили рядом с Покровским монастырем. На многие годы они стали моими ближайшими друзьями. Леонид был кандидатом физических наук, работал в Институтах кибернетики и физиологии АН УССР. В 90-е годы они уехали в Германию, Леонида там рукоположили, и он создал несколько православных приходов в разных городах Западной Германии. В мае 2010 года мы с батюшкой летали в Германию, чтобы попрощаться с тяжело больным протоиереем Леонидом перед его кончиной.
Батюшка прожил в Почаевской лавре около 5 лет. За это время у него побывали на исповеди тысячи людей со всех уголков Советского Союза. Но в основном приезжали в Лавру с Украины. Все верующие знали, что в Почаеве есть отец Амвросий, и все стремились к нему попасть. Деньги, которые ему давали на поминовение, он передавал в Москву на репринтное издание молитвословов и духовной литературы, и все эти тысячные тиражи раздавал. Чем больше ему жертвовали благодарные люди, тем больше он раздавал. Едва ли не вся православная Украина за эти 5 лет прошла через его исповедь, и многие прочитали его знаменитую «Пчелку», как для конспирации мы называли брошюру «Яко с нами Бог!». В этой маленькой книжице доступным языком были изложены все основы православной веры.
В мае 1981 года, батюшка в числе других монахов уже был изгнан из Почаевской лавры. Оставшись в Киеве без духовного окормления, в некоем вакууме с неясными перспективами, я приехала к нему в Москву. По приезде узнала, что отец Наум благословил батюшку полгода пожить в Кавказских горах, пока уляжется шумиха вокруг его имени. Один киевский журналист передал на радио Би-Би-Си информацию об изгнании из Почаева в числе других монахов известного духовника игумена Амвросия (Юрасова), и компетентные органы очень напряглись по этому поводу.
Батюшка благословил меня переезжать из Киева в Москву. Галина Львовна Левинсон (монахиня Мария) помогла с устройством. Вернувшись в начале осени с Кавказских гор, батюшка по примеру своего собрата по Сергиевой лавре иеромонаха Павла (Лысака) принимал людей в Москве на разных квартирах. Позже стал жить в Струнино, а мы на выходные к нему приезжали.
Летом 1983 года батюшке дали приход в Ивановской области, он благословил меня увольняться с работы, выписываться и переезжать в село Жарки Юрьевецкого района. Бедные мои родители, которые еле примирились с моим переездом в Москву, были в шоке. Поменять Москву с перспективой на постоянную прописку и жилье мог, по их мнению, только ненормальный человек. Но это была молодость, о перспективах мы особо не задумывались.
Время, прожитое в Жарках, вспоминается непрестанным потоком людей, которые ехали к батюшке с разных концов страны зимой и летом, шли от села Ёлнать по бездорожью 7 км, несли гостинцы в виде продуктов, т. к. знали, что в Жарках их негде купить. Первое время батюшка всех встречал на велосипеде, показывал дорогу. К зиме он поставил на колокольне фонарь, который выполнял роль маяка.
К батюшке приезжало много духовных чад из молодежи, некоторые хотели остаться, и он благословлял их устраиваться псаломщиками на приходах Ивановской епархии. Так будущие сестры нашего монастыря – ныне игумения Дальне-Давыдовского монастыря Руфина (Тарасенко), монахини Покровского скита Есфирь (Збырна) и Антония (Селищук), инокиня Пелагия Мацюк и другие – начинали нести церковное послушание в г. Юрьевце, в селах – Георгиевском, Михайловском, Кузнецово, Сосновце и др. в качестве псаломщиц, просфорниц, церковниц.
В Жарки из Москвы приезжала группа молодых людей – такой своеобразный московский кружок или община, которую объединяло сначала увлечение Востоком, потом греческой классической философией и греческим языком, а позже – и приход в Церковь. Среди них был Евгений Авдеенко (философ и автор исследования по Ветхому Завету), Алексей Рогожин (позже редактор газеты «Радонеж»), Елена Антаринова (впоследствии автор архитектурных проектов наших монастырских зданий), Евгений Ларионов (будущий диакон монастыря) и многие другие. После знакомства с батюшкой они стали привозить в Жарки своих друзей и знакомых. Так, одна девушка привезла свою знакомую – Марину Смирнову (впоследствии монахиня Иоанна, секретарь нашего монастыря), кто-то привез Евгения Никифорова. Так зародилось будущее братство «Радонеж», и батюшка стал его духовником.
В сентябре 1985 года батюшка участвовал в обретении мощей святого блаженного Алексия Ворошина, который подвизался в 20–30-е годы XX века в селе Ёлнать недалеко от Жарков. В конце лета к батюшке в Жарки приехал племянник Алексия Ворошина с просьбой спасти останки блаженного, захороненные на заброшенном кладбище г. Кинешмы, которое должны были сровнять с землей под какую-то стройку. Вечером 25 сентября батюшка приехал с помощниками в Кинешму на своей машине. Могила блаженного от времени была еле заметной и от покатости грунта немного сдвинулась, поэтому раскопки продолжались до поздней ночи. Мощи оказались нетленными, отсутствовали только ступни ног, сгоревшие от пыток, когда блаженного Алексия ставили на раскаленную плиту. Обретенные мощи были до времени помещены в алтаре жарковского храма.
В Жарках батюшка благословил своих чад: Николая Доненко (ныне епископ Ялтинский Нестор), Галину Попову (ныне монахиня София), Наталью Злых и других помогать Владимиру Орловскому (ныне архимандрит Дамаскин) собирать материалы о репрессированных священнослужителях у еще живых тогда свидетелей. Позже, в 1998 году, архиепископ Амвросий (Щуров), зная об участии батюшки в деле сохранения памяти новомучеников и исповедников, назначил его председателем Епархиальной комиссии по канонизации святых. Сотрудниками батюшки все эти годы были сестры нашего монастыря, а когда он отошел от дел по достижении 75-летнего возраста, нести это послушание благословили мне.
Когда открылся Введенский монастырь, батюшка пригласил меня переезжать в Иваново и создавать праздничный хор в монастыре. На мою неуверенность в своих возможностях, на вопрос: «Где искать певчих, может, написать объявление в газету?» ‒ он отвечал: «Бог все устроит, а певчие сами придут». Что удивительно, батюшкины слова исполнились буквально: примерно через месяц один за другим стали приходить певчие – в основном выпускники, а позже и преподаватели Ивановского музыкального училища. Пасху мы уже пели полноценным составом, в хор стали постепенно вливаться сестры монастыря, кто имел музыкальное образование. Одновременно с нуля создавался клирос – сестринский хор. Не было еще копировальных аппаратов, не продавались сборники церковных песнопений. Все ноты писали от руки, часто по ночам, чтобы успеть провести спевки перед праздниками.
Батюшка всегда придавал большое значение хоровому пению, у него был отличный музыкальный вкус. И хотя он обычно не навязывал репертуар, все же иногда делал замечания, к которым мы старались прислушиваться. Все 30 лет существования хора мы чувствовали его поддержку и неподдельный интерес. Даже на последней его пасхальной трапезе в монастыре батюшка уделил внимание церковному пению, сказав, что народ тянется в тот храм, где совершается Таинство Исповеди и где есть хороший хор.
С мамой мы примирились, когда она приехала на следующий батюшкин приход в село Красное, намереваясь застать меня в окружении старушек-богомолок. Она приехала, не зная об этом заранее, на день Ангела батюшки в 1986 году и увидела много молодежи, московской интеллигенции, художников из Палеха, и с того времени, после исповеди у батюшки, началось ее духовное преображение. Жизнь свою мама (в схиме Наталия) окончила на подворье Введенского монастыря и там же погребена. Кроме безусловного участия в ее судьбе, батюшка повлиял и на воцерковление брата, и на примирение с Богом моего отца.
Оглядываясь назад, в далекий 1978 год, с удивлением и благодарностью отмечаю несказанную милость Бога ко мне многогрешной, вырвавшего меня из болотистой трясины мира сего. По милости Божией 42 года я находилась под окормлением и пристальным вниманием батюшки о. Амвросия. Кроме всем известных качеств его души – смирения, терпения и терпимости ко всем, неосуждения, внутренней тишины и гармонии, духовной проницательности, ‒ хочу отметить главные качества духовника, которыми он вполне обладал: трезвость ума и дар рассуждения. С великой благодарностью Богу понимаю, что над моей душой потрудился великий человек.
