Дар отцовства. Епископ Ялтинский Нестор (Доненко)

 Харьковским летом, когда городская пыль, смешанная с тополиным пухом, подобно снегу, застилала асфальт, возле художественного института мелькнула невысокая абитуриентка в белом свитере со строгими половецкими глазами и тут же растворилась в тополином пуху и моем восприятии. Через пару дней, когда мы с близким другом, тайным христианином, как и я, Петром Дроздовским отправились пить кофе, мы встретили сестру своей киевской соученицы в сопровождении той же девушки в белом свитере. Незнакомка представилась Натальей Христенко. Причем фамилию проговаривала с особым выражением, видимо желая подчеркнуть какой-то особенный смысл или свою принадлежность к чему-то неизвестному. Эта встреча произошла летом 1978 г. и стала началом духовной дружбы по сегодняшний день.

     После окончания Киевского художественного техникума Наташа стала интенсивно воцерковляться и с этим большим подъемом и вдохновением приехала в Харьков поступать в институт. Но к концу экзаменов свое решение поменяла и забрала документы. Этого времени хватило, чтобы наше знакомство состоялось… Она воцерковлялась по киевским лекалам, мне уже знакомым, весь комплекс переживаний и чувств для меня был знаком и созвучен. В то время в Киев я приезжал регулярно – помолиться в любимых храмах, поговорить с теми, кто мне близок. Через какое-то время Наталья с Людмилой Каптановской побывали в Почаевском монастыре и познакомились с недавно прибывшим туда игуменом Амвросием (Юрасовым). Радости, удивлению, восторгу не было конца. Они светились особым светом и, перебивая друг друга, рассказывали свои впечатления. Им понравилось буквально все – от внешнего вида до внутреннего строя. Как он говорит и молчит, как обращается к ним и как разрешает им обращаться с собой. Все увиденное и пережитое, особенно углубленная, доверительная исповедь, потрясло их до основания, развернуло их умы и сердца к о. Амвросию на долгие десятилетия. Очевидно, это была радость обретения отца. После долгих восторженных рассказов они стали меня убеждать поехать в Почаев.

Инертная харьковская жизнь напоминала судьбу карасиков в консервной банке. Плавать приходилось в собственном соку и питаться собственным воображением. Слава Богу! – я не поддался соблазну увидеть в этом морской простор и нечто приемлемое. Вера, церковность во всех случаях должна была оставаться тайной хотя бы формально. Вероятно, многие догадывались о моих походах в церковь, но это воспринималось не более как странность или акцентуированность данного персонажа. А пока в творческой среде тебя воспринимали как человека со странностями, но твои странности легко прощали как и свои собственные.

Как уже говорил, за свежим воздухом и впечатлениями я постоянно ездил в Киев, туда, где воцерковился, где начало формироваться самосознание. Когда в 1979 году незадолго до Великого поста я был в Киеве, Наталья и Людмила со всей мощью незаурядного темперамента стали уговаривать меня поехать в Почаев. Я не вполне понимал, зачем и что мне там нужно искать, но, уступая им, согласился.

Наступил Великий пост. Все стало прозрачным и почти невесомым. Внешний мир стал отдаляться, терять свою силу и власть над сознанием. Середина первой седмицы совпала с выходными днями по случаю 8 марта. Отсидев несколько пар, я решился отправиться в путешествие. Вместе с Олегом Радзевичем, с которым жили на одной квартире, на перемене мы пошли за пирожками с картошкой – традиционный обед в период поста. Я сказал, что, возможно, ночевать не буду, поеду в Почаевский монастырь на несколько дней.

На вокзале с кассиршей долго выяснял, на какой станции нужно выйти из поезда, чтобы попасть в Почаев. Она толком не знала – не то в Бродах, не то в Червоноармейске… На вокзале купил несколько яблок – паек на ближайшие сутки. Сутки в одиночестве и полуголодном состоянии, окрашенные неизвестностью, наполнялись особым предчувствием. В течение всего времени казалось, что я не столько еду куда-то, сколько ухожу от чего-то. Выйти решил в Червоноармейске. Выяснилось, что надо ехать еще автобусом пару часов. И там будет Почаев с монастырем, где ждет меня Наташа. Сумеречный вокзал, серые измученные лица людей, внутренняя растерянность… И только молитва противостояла безотчетной тревоге.

Наконец! Как чудо и дар сквозь внутренний и внешний туман появились очертания грандиозного монастыря. Луч надежды рождал чувство благодарности. Стало появляться что-то вроде трезвения. Подъехав к монастырю, я сразу поднялся к Троицкому храму, где уже заканчивалось богослужение. Щусевское творение в древнерусском стиле с рериховскими мозаиками было великолепно! Храм, вмещавший до 15 тысяч человек, был практически полным, и это в будний день. Странная, непривычная обстановка впервые увиденного реального мужского монастыря с живыми монахами и бесчисленными богомольцами не вмещалась в сознание. Лишь то, что находится в пределах твоего воображения, может называться опытом. Для меня это было что-то принципиально новое. Через 15–20 минут к великой моей радости я увидел знакомое лицо Натальи, которая делала уже не первый рейд по храму в поисках моей персоны. Радость встречи засверкала надеждой. В абсолютно новом для меня пространстве я не один. Тут же она подвела меня к еще незнакомым киевлянам и торжественно сообщила: «Скоро придет батюшка! Служба заканчивается. Сейчас познакомлю. Не уходи далеко от клироса». И действительно, минут через 20 во время чтения 1-го часа приходит молодой игумен с изящными движениями и необыкновенно живыми глазами. Это было сильное впечатление. Особенно на фоне моего утомленного уныния, с которым я не знал, как справиться. В молодом игумене соединялись и разбегались в разные стороны мысли и чувства, не утрачивая при этом благодатного единства и самого живого, пристального внимания ко всем окружающим. Вокруг него тут же уселись приехавшие на богомолье киевляне. Отец Амвросий говорил с ярко выраженным московским акцентом, что было необычно в украиноязычной среде, медленно и четко проговаривал каждое слово, предварительно подержав его пару секунд во рту, как хорошее старое вино.

Он поинтересовался, как меня зовут и откуда я. Повышенное внимание у него вызвал впервые мной увиденный Леонид Цыпин, также киевлянин, который, в свою очередь, с научным любопытством всматривался в необычного монаха. Еще увлеченный восточными проповедниками, он пытался донести свою позицию. Отец Амвросий почти не возражал. И когда Людмила сказала, что надо разрушить эти суеверия, о. Амвросий рассказал историю из Древнего патерика. Некий ученый монах стал просвещать местного пастуха, который каждую ночь выставлял мисочку с молоком для Бога, и Господь, как ему казалось, принимал его дар. Мудрые слова монаха пастух отверг, говоря: «Я всегда от всего сердца жертвую Богу лучшее молоко, и Он принимает мой дар». Чтобы проверить, кто прав, они решили спрятаться ночью и посмотреть, как все происходит. К ужасу простодушного пастуха ночью пришла лиса и выпила молоко. В отчаянии он встал и ушел в неизвестном направлении, не желая слушать никаких увещеваний. Ученый монах отправился к себе в келью, и на пути ему встретился ангел, который сказал: «Ты забрал всю надежду и упование этого человека и ничего не смог предложить взамен. Ты ответствен за его отчаяние».

После обмена репликами все разошлись. Ночевать пришлось в храме на клиросе на деревянной лавке меньше моего роста. Сутки чистого поста давали о себе знать, очень хотелось есть. Люди не успокаивались. Кто-то читал Псалтырь, другие молились вполголоса. Стоял тихий настойчивый гул. Только некоторые ложились на пол и засыпали. Клирос тоже был переполнен настолько, что люди ложились бочком, чтобы поместиться. Все это было настолько необычно, что казалось за гранью реальности. После 12-ти, а может и позже, не снимая пальто, лег на лавку. Сон был кратким и провиденциальным. Во сне я увидел две очереди людей. Одна, в которой стоял я, направлялась к митрополиту, и он аккуратно, едва касаясь, намечал на обнаженной шее, где надо наносить удар. А чуть дальше рубили головы. Было очень страшно, но я почему-то из этой очереди не вышел.

В четыре утра грозный мужик с длинной бородой стал меня трясти: «Вставай молиться! Хватит нежиться!» Это было сильное заявление, учитывая продолжительность сна и удобства. В 4.30 началась бесконечная служба. Монахи выходили и заходили с большими книгами, что-то читали, но смысл происходящего я не мог понять. Первая в жизни служба Преждеосвященных Даров, да еще в монастыре, с уставными особенностями, оказалась непостижимой. После шести утра появился о. Амвросий. Тихий гул толпы явно поприветствовал священника, и он стал читать молитвы к исповеди. К этому времени людей стало так много, что даже перекреститься было затруднительно. О. Амвросий сказал краткую проповедь с живыми и выразительными примерами. Затем перечислил огромное количество возможных грехов. Это была моя первая исповедь, и мне было не по себе, почти как во сне. Страшно отдавать свою голову, и в то же время, несомненно, это надо сделать, отдать свое малое человеческое, чтобы принять большое Божие, как говорил Златоуст.

Рядом с исповедующим о. Амвросием женщина лет пятидесяти стала истерически кричать. Батюшка виртуозно одной рукой поймал ее за холку, а другой закрыл рот и нос. И сделал это так просто, с такой улыбкой, что произошедшее воспринималось совершенно естественно. Тихим отчетливым голосом с улыбкой, обращаясь и к ней, и к окружающим, сказал: «Кричать в храме нельзя». Взглянув в недоумевающие глаза женщины, спросил: «Не будешь кричать?» Она замотала головой в разные стороны и стала вращать глазами. С той же радостной улыбкой о. Амвросий убрал руку с лица. Почувствовав свободу, она снова начала истерически визжать. Но уже через секунду рука игумена вернулась на прежнее место. Он повторил вопрос: «Ну, дорогая, не будешь кричать?» И она, что-то уже сообразив, закивала головой. Когда батюшка ее отпустил, она совсем другим, осмысленным взглядом посмотрела на него и не проронила ни звука.

В личном общении о. Амвросий оказался очень деликатным, внимательным. Буквально сразу после нескольких вопросов, как мне показалось, он увидел весь ландшафт моей души со всеми ее особенностями. Задал еще несколько уточняющих вопросов и прочитал разрешительную молитву. Я отошел в сторону и все с тем же подавленным удивлением смотрел вокруг. Мое внимание привлек мужчина лет сорока с лишним, с сыном, явно бесноватым ребенком лет 8–9. На лице отца была печать давно растворившегося в нем несчастья и непреходящей боли. Он непрестанно прикладывался к Распятию и иконам, крестил ребенка и с детской растерянностью, беспомощно, не справляясь с горем, смотрел по сторонам, как бы вопрошая, кто ему может помочь. Этот образ безысходности остался в моей памяти по сегодняшний день, как указание на то, что есть вещи, способные тебя раздавить, та реальность, от которой застраховаться невозможно.

Наконец, вынесли Чашу с Дарами. Не ощущая себя, я подошел, сложил руки на груди, но при этом забыл открыть рот. Бодрый иеродиакон взял меня за бороду и очень технично решил поставленную задачу. Служба закончилась где-то в начале третьго дня. Наташа вывела меня из монастыря. Я с детским восторгом стал поедать глазами единственную улицу Почаева, идущих по ней людей, стал вспоминать, как выглядит та жизнь, о которой я почти забыл за время монастырского погружения на неопределенную глубину. Но это продолжалось недолго. Наташа с присущей ей строгостью сказала, что надо идти на вечернюю службу. Я не мог поверить своим ушам. «Неужели снова служба?» Это невозможно, если она будет такой же бесконечной. Но произошло чудо, как мне показалось: служба была короткой. О. Амвросий снова вышел к нам, радостный, бодрый и удивительно легкий. Если бы он не сидел на ступеньках на расстоянии вытянутой руки, я бы подумал, что он бесплотный. Батюшка шутил, ободрял и как-то очень по-доброму говорил что-то назидательное, но без примеси морализаторства и нетерпимости. Людмила Каптановская рассказала ему сон, который я видел на клиросе, с вопросом: «Что бы это значило?» Он сказал: «Это очень просто! Когда читается разрешительная молитва, отсекается глава змия, и человек уже свободен от тех грехов, в которых покаялся». Вечером меня отвели ночевать в монастырь, к моему восторгу положили на пол матрац, и я отключился.

Утром на Литургии о. Амвросий снова исповедовал. Мне представлялось, что после таких нагрузок человек как минимум должен выглядеть уставшим. Но он выглядел так, как будто вернулся из отпуска, где не только хорошо отдохнул, но и пережил большую радость. Ни тени усталости на улыбающемся лице, торжествующий мир в глазах и ощущение некоего света, исходящего от него. Забегая вперед, хочу сказать еще об одном похожем впечатлении. Через год или два после первого знакомства, я по привычке заехал во Львов к старым друзьям. Львовский приятель по киевской художественной школе Николай вел отношения с некоей Еленой. Богемная девочка с погасшим нутром. После краткого знакомства я выяснил, что она не крещена. И движимый неразумной ревностью, я тут же предложил ехать в Почаев для ее крещения. Неуверенно, с легкой апатией она согласилась, и мы втроем отправились в дорогу. Николая с девушкой я оставил ночевать в храме, а сам отправился в братский корпус. Рано утром нашел своих знакомых, ошалевших от всего увиденного, столь же шокирующего и необычного, как и недавно для меня. С о. Амвросием состоялся краткий разговор возле Троицкого собора. Он внимательно расспросил девушку и резюмировал: «Креститься еще рано». И, как в первый раз, с очевидной ясностью я заметил, что о. Амвросий, стоявший в тени, был намного светлее моих знакомых, стоявших под электрическим освещением. Пожалуй, ради того, чтобы увидеть такое, стоило предпринять эту поездку. На следующий день, прошедший необыкновенно легко, мы возвращались в Киев. В купе завязался интересный разговор с Леонидом Цыпиным, имевшим на тот момент по всем вопросам альтернативные мнения. Он умно и талантливо формулировал свои мысли и не хотел соглашаться с увиденным мною. Пережитое мною в монастыре его, очевидно, задело и взволновало. Но рациональный ум, привыкший к точным наукам, протестовал. Я с Люмилой Каптановской по мере сил подыскивал аргументы до поздней ночи. Надо признать, разговор был очень вдохновенный. И уже спустя много лет, когда с о. Леонидом Цыпиным и его семьей сложились добрые светлые отношения, я стал бывать у него дома, он как-то сказал: «Именно тогда, после исповеди в монастыре, ко мне прикоснулась благодать. Я не знал, что с этим делать. Сердце отозвалось, но ум протестовал».

По возвращении в Харьков я ощутил перемены и в самом себе. Привычные вещи казались не такими яркими и убедительными, как раньше. Когда в кругу друзей кто-то мне предложил выпить, взять сигарету, я удивился: какое же имею к этому отношение? зачем мне это предлагают? И только через несколько минут пришло осознание, что еще 5–6 дней назад я бы все воспринял абсолютно естественно. Тогда впервые я осознал: прощеные грехи стираются, теряют власть и силу над тобой, погружаются в забвение.

Удивительное качество о. Амвросия – плодовитость. Прикосновение к нему или его касание к другому, как правило, давало результат. О своих почаевских впечатлениях я рассказал ближайшим друзьям, как и я, тайно ходившим в церковь. С собою привез маленькую брошюрку «Яко с нами Бог», автор С. Лавров. Тогда я не знал, что это псевдоним о. Амвросия (Сергиева лавра). Сегодня содержание ее может показаться очень простым и общеизвестным, но 40 лет назад каждое слово звучало совсем иначе. Как на проповеди, так и в тексте о. Амвросий обращался к Богу прямо, несомненно веруя каждому слову Писания и Предания. И этот лично им, его жизнью преломленный опыт становился лучом света, в котором можно было увидеть нечто великое, странным образом до сих пор остававшееся незамеченным. Независимый голос человека веры, который свидетельствовал о своем опыте, в идеологизированном обществе был подобен пробуждающему звуку. Такой голос заставляет шевелиться, чувствовать и оживать для понимания. Я дал почитать эту брошюру Олегу Радзевичу и Петру Дроздовскому. И она произвела ожидаемое впечатление. А именно: надо ехать в Почаев, непременно надо познакомиться. Что мы и сделали в начале лета. Слова, сказанные в этой книжечке, прорастали в сердцах. И это, как мне кажется, наивысшая похвала тексту и его автору.

В связи с этим вспоминается еще одна очень интересная история. Неожиданно к нам в мастерскую попросились позировать три человека ‒ муж и жена Вадим и Лариса и их ближайшая подруга рыжеволосая Ирина. После моего первого возвращения из Почаева я поменялся настолько, что это не утаилось от внимания Ларисы. Отношения к тому времени у нас сложились вполне дружеские, мы легко и просто обсуждали разные темы. Все трое бросили политехнический институт на дипломе из-за какой-то ссоры с деканом. Через время они стали понимать несообразность поступка и движимые безденежьем, пришли к нам. Позирование давало какие-то деньги, но не помогало осмыслить произошедшее. В один прекрасный день на просьбу Ларисы посоветовать, что почитать, чтобы поумнеть, я ей под честное слово, что никому не покажет, дал Евангелие и «Яко с нами Бог». Какое-то время я не спрашивал о впечатлении. А когда об этом зашел разговор, Лариса, указывая на книгу «Яко с нами Бог» сказала: «А как мне это сделать? Что мне сделать, чтобы обратиться к Богу?» Мы начали говорить вполне откровенно. И когда я увидел, что это подлинное движение сердца, первая моя мысль: «А хорошо было бы ее повезти к батюшке». Ближе к окончанию сессии мы с Олегом собрались в Почаев и предложили взять ее с собой. Она тут же согласилась. Я спросил: «Как быть с некрещеным мужем? Его я взять не могу». Она ответила: «Проблем не будет, я договорюсь». В назначенное время я с Олегом в вагоне жду Ларису. Выхожу поздороваться и слышу обрывки странного разговора. Оказывается, только здесь она пытается невнятно объяснить мужу, что едет в Киев, не вполне понимая зачем, что мы ее пригласили и ему непременно позвонит. Словом, волноваться не о чем. Удивление и смущение я не смог скрыть и уже в вагоне стал выговаривать, что так не поступают, что мы оказались в странном положении, а точнее я. В конце концов, если бы это было необходимо, я бы мог донести твоему мужу, почему тебе надо ехать. Она только отмахнулась. Поезд тронулся, и наутро мы в Киеве. Лариса своей статностью и фактурой произвела впечатление на Леонида Цыпина: «Где ты таких берешь? Откуда? И что, вы в монастырь собираетесь? Однако!» Через пару дней мы были уже в Почаеве. Батюшка принял гостью с любовью, по-отечески тепло. Лариса исповедовалась. На вопрос моего друга, было ли страшно, сказала: «Это похоже на прогулку в горах – трудно и опасно, но очень интересно. И главное, ты уже на некоей вершине». Пару дней мы молились в монастыре, после чего я попробовал отправить ее домой в Харьков к мужу, перед которым мне было неудобно и которому она еще не позвонила. Она решительно запротестовала: «Хочу путешествовать с вами. Львов, Киев… мне все равно. Домой не поеду». И я отступил перед ее решимостью. И только через неделю смог убедить ее позвонить мужу. Она сообщила ему, что все хорошо, через неделю-две будет дома. В конце концов, чувство неудобства перед ее мужем ушло вместе с ее отъездом. И на несколько месяцев я совершенно забыл об этой истории. Только потом с удивлением узнал от Ларисы и ее матери, что все время путешествия Вадим сидел дома, ничего не ел, пил крепкий чай и постоянно курил. Видимо, любящий муж не мог до конца осмыслить происшедшее и не справлялся с ним. Случайно он нашел спрятанные ею Евангелие и «Яко с нами Бог», и все это время читал. И произошло чудо. Вернувшаяся жена встретила уже верующего мужа, который, как еврей, не был крещен и сейчас решительно хотел креститься. Его мысли и чувства перевернулись. Крестил его иеромонах Павел (Лысак), который и стал его духовным отцом. Вадим стал особенно тихим и кротким, вдумчивым. Теперь они вместе ходили в церковь. Но семейная жизнь дала трещину. Лариса не захотела подтвердить отношения с ним и от венчания отказалась. Какое-то время они еще были вместе, но уже дрейфовали в разные стороны, пока окончательно не расстались. С родителями, видимо, тоже образовалась глубокая трещина. Люди вполне неверующие, советского образца, решительно не приняли таких перемен в своем сыне: «Ты предал кровь, ты стал чужим», ‒ сказали они, и прежние отношения разрушились. И Вадим Эрлих, потерявший близких людей, вскоре поступил в Одесскую духовную семинарию, потом ушел в Валаамский монастырь и принял постриг с именем Виссарион. Спустя много лет стал схиигуменом Варахиилом.

Таких историй много, и рассказать их по разным причинам затруднительно. Невольно припоминается рассказ монаха Макария из Дохиара: во сне он увидел своего игумена Григория беременным и крайне удивился: «Как же так, геронда? Неужели такое может быть?» На что тот, улыбаясь, ответил: «Может и должно! На то я и игумен, чтобы рождать новых монахов и окормлять тех, кто уже есть!»

Дальнейшая жизнь архимандрита Амвросия была во многом похожа на этот сон: он непрестанно вынашивал и рождал, а после приводил ко Христу. Подобно апостолу Павлу, он мог бы сказать: «Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос!» (Гал. 4, 19).

 Его земной дар по преимуществу был даром отцовства.