Мне было 17 лет, когда я узнала батюшку. Училась в то время в Чернигове в духовном училище. В Чернигове было много священников, хороших пастырей, пожилых, с большим опытом. Но моя душа не могла ни к кому прилепиться. Хотелось духовного наставника, которому моя душа может ввериться беспрекословно, без всякого сомнения, получив о нем внутреннее извещение, что это именно мой духовник.
После зимних каникул, когда мы все съехались на занятия, студент 2-го курса рассказал мне про отца Амвросия: «Поезжай туда. Батюшка всегда как будто чувствует человека, может указать немощи, грехи, которые нужно исправить в своей душе». Я подумала про себя: «Мне очень хочется иметь духовника, и пусть он будет строгим, только бы помог в главном – спасении души». Мой собеседник назвал адрес: «Иваново. Красная церковь». Какой-то странный адрес… Ехать в Иваново, не зная улицы, номера дома, мне показалось нерассудительным. Удивилась, но записала и положила в тумбочку.
Через некоторое время тот же студент меня встречает: «Ты что, еще не ездила?!» Удивление мое возросло: почему он так строг ко мне? Дал непонятный адрес, и еще требует, чтобы я немедленно ехала. Ну, думаю, раз он так требует, значит действительно существует такая Красная церковь в городе Иваново. Следуя поговорке «язык до Киева доведет», решила узнать, где этот город и эта Красная церковь. Отпросилась от учебы на 5 дней и поехала. Нашла Красную церковь в г. Иваново.
В храме служили Литургию Преждеосвященных Даров. На исповедь никто из священников не выходил. А мне в тот же вечер нужно было ночным поездом уезжать. Я уже была регентом на приходе, и к заупокойной субботе на 2-й седмице Великого поста нужно было вернуться. Стала молиться: «Господи, помоги мне попасть к батюшке!» В то время во Введенском храме не было еще иконостаса, висели зеленые шторочки. Из бокового алтаря из-за шторки показалась женщина в черном халате, видимо служащая при храме. Я быстро подошла к ней, спросила: «Как мне попасть к батюшке? Мне обязательно нужно». Она говорит: «У нас с вечера была исповедь». ‒ «Ну пожалуйста! Я уезжаю». – «Ладно! Зайдите вон туда за шторку». Я зашла и увидела священника. Мне не нужно было спрашивать, он ли батюшка Амвросий: в сознании было совершенно четко, что это он и есть. Когда стала исповедоваться, полились слезы, душа наполнилась радостью. Первый раз в жизни я исповедовалась, не скрывая ничего, не боясь говорить о себе плохое, сказала все, что было на душе. В тот момент душа почувствовала, что это и есть тот человек, которому я смогу открываться. Сразу поняла, что буду приезжать сюда снова и снова.
Монастыря еще не было, только храм открыли. Через пару часов вспомнила еще грехи. Батюшка уже отдыхал, беспокоить я не стала, но решила сидеть под кельей. Когда он вышел, я исповедала, что вспомнила, и батюшка шлепнул меня ладонью по щеке. Тогда по моим юношеским понятиям и горделивой натуре я должна бы сказать: «Вот еще! Бьет меня по щеке! Да я больше к нему никогда не приеду!» А у меня внутри ровно наоборот звучало: «Я к нему еще приеду обязательно. Он тот, который мне нужен». Решила впредь ничего не скрывать от него и ничего не делать без его совета. С тем и уехала.
Вернулась через восемь месяцев, в ноябре. И батюшка говорит: «Езжай за шмотками» ‒ прямо так и сказал. «Как? Я – в монастырь?» ‒ «А что тут такого? Я что-то не так сказал?» Для батюшки это было так естественно. Видя бытовые условия, в которых жили сестры в то время (ночевали, кто где пристроится – на лавках и на полу в малом храме, там же был и склад, там же и швейная мастерская), я спросила: «Куда же я вещи поставлю? Где моя тумбочка будет? Куда я ноты и книги поставлю?» А батюшка: «Ко мне в келью». Я удивилась, но приняла это благословение.
Приехала с книгами, с нотами, с вещами. В малом храме к тому времени соорудили большой топчан на 8 человек, на нем мы и спали, как селедочки. На каждого – 70 см матрасик. Бывало, придешь, а на твоем месте уже спит какая-то паломница, ты ложишься на пол. А когда люди встают ночью, они перешагивают через тебя, потому что проход очень узкий. В такой тесноте жили. Но это нам не мешало иметь радость в душе. Тогда я не могла выразить словами, для чего или ради кого я это терплю в 18 лет. Но подсознательно глубоко понимала, что так нужно. И радость такая внутри была, что ни с чем не сравнить. В миру если раз в полгода со сверстниками весело время проводили, то оно не сравнится с той ежедневной радостью, которую мы ощущали в монастыре и ощущаем до сих пор. То есть такая радость непонятная: внешне ничего веселого не происходит, а душа просто ликует, ликует!
Я видела, что в монастыре регенты старше и опытнее меня, и я здесь вести службу не буду, проучилась всего один год в училище. Свои ноты я отдала Елене регенту. Она часто проводила спевки с келейницей батюшки м. Людмилой. Так и получилось, что за нотами своими, когда хотелось что-то вспомнить, пришлось ходить в приемную к батюшке, получилось по его словам: «ноты поставишь ко мне в келью».
Иногда мне хотелось поехать на родину к близким. Батюшка говорил: не надо! И первый отпуск, когда он отпустил меня, не отговаривая, был через 8 лет жизни в монастыре. А прежде говорил: «Лучше, чтобы они сюда приезжали».
Когда сильно докучали эти мысли (поехать!), я просила Господа меня укрепить, не хотела утомлять батюшку, постоянно открывая одно и то же. Уговаривала себя так: «Куда ты поедешь? Здесь все есть для души: и мощи святых, и чудотворные иконы, и батюшка, всегда можно исповедаться, открыть помыслы, облегчить внутреннее состояние». Вспоминала слова Евангельские: «Куда нам идти от Тебя, Господи? Ты имеешь глаголы жизни вечной». Но мысли эти меня не покидали, около полугода продолжалась внутренняя борьба. Наконец, я решила: сама не могу побороть, пойду к батюшке. Прихожу и говорю: «Очень докучают мне мысли, чтобы поехать домой на родину, проведать близких». Батюшка: «А ты скажи этим мыслям, как Петр говорил: “Куда я от Тебя, Господи, пойду? Ты имеешь глаголы жизни вечной”!» − отвечает мне моими же мыслями. Так мне радостно стало, и отошло искушение. А попала я домой тогда, когда это было действительно необходимо, и батюшка отпустил с легкостью, когда это было не по страстному влечению моей души, а ради помощи маме. Она уже знала, что смертельно больна, нужно было привести все дела в порядок.
Однажды у меня сильно заболел живот, состояние ‒ на грани потери сознания. Сестры окропили святой водой, отвели в келью. Я полежала и через пару часов решила идти на послушание на просфорню. Встаю, мне снова плохо, падаю. Промыли мне желудок, улучшения нет. Сказали батюшке. А к нему как раз пришел человек для беседы, как оказалось врач-хирург. Они пришли вдвоем ко мне в келью, хирург прощупал живот, сказал: если лучше не станет, вызывать скорую и везти в больницу.
Вызвали скорую и возили по разным больницам, в одну, в другую, в третью, но врачи не могли поставить диагноз. Наконец, в хирургии решили оперировать по поводу аппендицита. На следующую ночь пришла ко мне м. Параскева, сидела со мной, утешала, ухаживала. Самое главное: она рассказала, что одна из наших сестер вчера ходила к батюшке со своими вопросами, и в процессе разговора батюшка вдруг встал, перекрестился и сказал: «Вале сейчас делают операцию». Позже я спросила у врачей, во сколько была операция, они сказали: «Вечером, где-то без пятнадцати пять». Вернувшись в монастырь, я уточнила у сестры, во сколько она была у батюшки. Она говорит: «Где-то без двадцати пять». То есть это время совпало. У меня был перитонит, аппендицит прорвался, и я была между жизнью и смертью. Видно, по молитвам батюшки Господь еще оставил меня на этой земле.
Когда мне исполнилось 25 лет, батюшка подписал мне нашу совместную фотографию: «25 лет – это еще ничего, 50 лет – это уже что-то, а 75 – это уже солидно. Так что, матушка Валентина, в голову ничего не бери».
Расскажу о моей маме (впоследствии монахине Александре). Она была физически очень слабым человеком. Роды очень трудно переносила, каждый раз теряла сознание. Нас семеро в семье, двое из нас близнецы, то есть шесть раз мама рожала. Всего в семье – одиннадцать человек. Кроме нас – родители отца. Мама ‒ сирота. Дедушка – инвалид без одной ноги. Бабушка сначала помогала маме с детьми, а потом и сама заболела, мама ухаживала и за ней, как за малым ребенком, и за дедушкой. Жизнь была очень трудная. Нужно кормить эту большую семью, держать скотину и всю семью физически обслуживать. Отец помогал, как мог, очень любил нас, но иногда выпивал по немощи человеческой. Маме приходилось и это терпеть. Она рассказывала, что в самые трудные моменты жизни, не зная о Боге, она искала Его. И нашлись люди, которые рассказали ей о Боге. Она стала нас в храм водить, отец не был против, но сам не ходил. Мама, как могла, молилась. Образование у нее было 2 класса, работала сначала в столовой, потом дежурила по ночам на стройке. Она говорила, что в самые трудные моменты жизни в тонком сне являлся ей человек, который ее уберегал от бед, от поступков, которые могли стать непоправимыми, гибельными для души. И мама молилась, чтобы хоть одна из дочерей была в монастыре. Она видела также в тонком сне среди девиц свою дочь, Господь ее утешал этим. Она никогда нас ни к чему не принуждала. Но, видимо, по ее молитвам я сама выбрала духовное училище, потом сама поехала к батюшке, он позвал меня в монастырь. И когда я приехала из училища домой с вещами, вошла, мама меня увидела и остолбенела, не знала, что произошло. Я поставила сумки и говорю: «Мама, я ухожу в монастырь». Ее лицо засветилось беспредельной радостью, она воскликнула: «Слава Богу!» И благословила меня в монастырь.
Она нам часто повторяла: «Дети мои, если бы я знала, что существуют монастыри, я никогда бы замуж не вышла». Так душа ее тянулась к Богу. Когда, бывало, она вырвется от забот, от семьи, поедет в Киев во Флоровский или Покровский монастырь, меня маленькую возьмет или одна поедет, то стоит она всю вечернюю службу, все монашеское правило, и на последнем автобусе в половине двенадцатого ночи приезжает домой. И все время, пока она там стояла, у нее лились ручьи слез, такое у нее было покаяние или дар слез. Это не был истерический плач. Она молилась, стараясь повторять каждое слово на службе, и я помню эти тихие слезы, они лились, лились, лились... Так ей нравились эти монастырские службы, так по духу была эта монашеская жизнь.
И Господь исполнил желание ее сердца. Уже больная, она говорит мне: «Спроси у батюшки – хочу умереть в монастыре». И батюшка ее взял. Думаю, ни одна игумения не взяла бы умирающего человека: это надо освободить людей от послушаний, чтоб ухаживали за больной. А тут батюшка просто сказал: «Пусть приезжает». Она приехала, и нас поселили в свободной келье в полуподвале. Там был такой конденсат, что вся одежда была влажной. Мы прожили там 9 месяцев и 18 дней. И уже перед кончиной я ее спросила: «Мама, ну как тебе жизнь в монастыре?» Она ответила: «Я как в раю!»
Когда уже на этом свете нет ни моей мамы, ни батюшки, я могу об этом сказать открыто. Мама перед смертью мне открыла, что того человека, который во сне ее оберегал от бед, она узнала в батюшке. До этого она его не видела и ничего не слышала о нем. Только когда уже была в монашеском постриге на смертном одре, она мне об этом сказала.
Если кто ищет спасения, Господь обязательно пошлет такого человека, который направит и убережет от бед.
