Познакомившись с о. Амвросием, я сразу поняла, что он человек редкостный, таланты и дары у него были уже в юности, со студенческой скамьи. Духовником его был о. Наум. О. Амвросий мне рассказывал: «Я решил не выбирать себе духовника, а с Господом договорился так: “Господи! Вот я выйду во двор, и кто мне первый встретится, тот будет мне духовник”. Вышел, а навстречу ‒ отец Наум». Об о. Науме все знали, какой он строгий. Ребята многие себе выбирали духовников, а он сказал: «Кого Господь пошлет». Вся внутренняя работа у о. Амвросия с юности заключалась в этом: «Как Бог даст! Какова будет воля Божия!» ‒ Воля Божия и благодарное сердце!
Дали ему послушание в храме у преподобного Сергия. Надо было встать раньше всех, открыть храм, приготовить все к братскому молебну. После того как старцы разойдутся, немного прибрать, проветрить перед тем, как народ придет на службу. Дальше – бежать на лекции. С лекций – опять в храм, смотреть за порядком, потому что к службе всегда приезжает много народа. После ужина надо закрыть храм и идти заниматься. Другие приходили на уборку по графику, а о. Амвросий присутствовал каждый день, как ответственный за это. Он не тяготился этим послушанием.
Как только он принял сан священника, его сразу благословили на исповедь, которая обычно проходила в Предтеченском храме. И этим он не тяготился, а рад был людей освобождать от грехов, давать им правильный внутренний настрой, чтобы они духовно росли. Я свидетель, как он с вечера на службе начинал исповедовать, народ стоял в очереди, которая все пополнялась. Служба заканчивалась, священники, назначенные на исповедь, расходились, а у о. Амвросия оставалась масса народа. И он всю ночь исповедовал. Перед Литургией ходил умыться, чтобы спать не хотелось, и снова возвращался на исповедь. И я свидетель, как о. Наум говорил: «Видите, как много народа собралось. Сходите за Амвросием». Хотя знал, что о. Амвросий исповедовал всю ночь. На его зов он тут же прибежал. А о. Наум говорит во всеуслышание: «Как тебе не стыдно! Людей вон сколько ожидает, им надо исповедоваться, причаститься, а ты спишь и спишь!» Он ни одного слова не сказал в оправдание, пошел исповедовать. И когда Литургия закончилась, он все сидел на исповеди. Никого не торопил, а выслушивал с терпением. Но за это послушание в обители преподобного Сергия, за исповедь было очень много искушений. Искушения он переносил так же терпеливо, спокойно, говорил: «Всё это надо перетерпеть. Раз я работаю, значит проценты берутся, значит работа идет в пользу. Эту школу искушений надо пройти».
Было и такое: исключили его из академии. Преподавательницей по немецкому языку у них была старушка, очень дотошная, ко всем придиралась. А батюшке для чего немецкий язык? Конечно, он его не учил, времени не хватало. А ей отметку надо поставить. Она добилась, чтоб его исключили из академии. Потом добрые люди нашлись, которые помогли ему восстановиться. В то время ректором академии был Владимир (Сабодан), наш черниговский епископ. К нему люди приезжали из Москвы, муж и жена, его знакомые, и меня они знали. Как-то я их встретила в Лавре и говорю: «Вот вы в хороших отношениях с владыкой Владимиром. Нельзя ли вот такого-то студента восстановить? Ему немного осталось окончить». Поговорили. И его восстановили. То есть были такие, которые мешали, но находились и те, кто помогали. А он все терпеливо переносил, никогда не нервничал. Может быть, нервничал внутри, но виду не показывал, проявлял спокойствие, и на все говорил: «Как Бог даст».
Батюшка сам проходил школу искушений, и мне, как только познакомилась с ним, он начал давать уроки смирения. Об этих уроках говорить и писать нельзя. Они слишком трудные были. Я много плакала, много обижалась. Об этом ему говорила, а он как будто не слышал.
В 37 лет я стала инвалидом 2-й группы после нескольких лет тяжелой болезни. Диагноз – эндомиокардит, воспаление внутренней оболочки сердца. Я постоянно лежала в больнице, выходила на две-три недели и снова ложилась в стационар. Когда познакомилась с батюшкой, он мне сказал: «Тебе не надо лежать в больнице. Мы по-другому будем делать. Будем собороваться, исповедоваться, причащаться. Это будет наше лечение». Так он и делал. Я регулярно приезжала, он меня каждый раз соборовал, несколько раз я исповедовалась и причащалась в каждый приезд. Я забыла, что была больна, поправилась. Не совсем, конечно, это же сердце. Но уже могла работать. Когда батюшка давал послушания, я с ними справлялась – по его молитвам. Значит, молитва была очень сильна! А ему было в то время всего 31–32 года!
В какой-то момент батюшка сам заболел полиартритом. Родственники забрали его из Троице-Сергиевой лавры к сестре в Струнино. Как только он уехал, монастырское начальство распорядилось из кельи его вещи выставить, келью отдали другому. Один из родственников, Алексей Егорович, в Лавре был сторожем на проходной и батюшке об этом доложил. Он только сказал по своему обыкновению: «Господь что-то даст! Что-то лучше будет!»
Одновременно появились у батюшки новые знакомые из Москвы: Галина Львовна Левинсон и Полина Докторович, и еще две девочки Оля и Валя (сейчас обе игумении). Москвичи возили медицинские препараты. А я была в Кисловодске в санатории в курортной клинике. Там узнала о народных методах лечения полиартрита и о случаях исцеления такими методами.
У батюшки было поражено 16 позвонков и все суставы на ногах. Он ходить не мог. Переступить маленький порожек ему стоило огромного труда. Я ему рассказала, как вылечили больную, которая пять лет не вставала. И батюшка отказался от всех таблеток. Москвичи пошли против меня: «Сколько мы денег вложили в эти таблетки, а ты тут командуешь». Но у батюшки хватило терпения это все выслушивать, и мы делали компрессы 30 дней. Улучшения не было заметно, но он говорил: «Будем делать!» И спустя месяц стало каждый день выправляться по одному позвонку. На 16-й день все позвонки на место встали. Потом на место встали тазобедренные суставы. Потом коленные, потом голеностопные. И батюшка стал ходить.
Тут приезжает из Почаевской лавры архимандрит Алипий, говорит: «Наместник приглашает тебя на послушание». Батюшка спросил: «На какое? Я бы хотел на исповедь, чтобы не ходить много, а сидеть на месте, пока еще ноги не окрепли». Он говорит: «Хорошо. Договоримся». И батюшку взяли в Почаевскую лавру на послушание. Он забрал с собой маму и меня, а позже приехала племянница Лида (сейчас монахиня Людмила), устроилась на работу. Приехал еще кто-то, собралось нас там около пяти человек.
Батюшке дали послушание исповедовать и водить экскурсии. Он использовал всякую возможность для миссионерских бесед и проповеди. Не только проводил экскурсию по достопримечательностям, а рассказывал о Боге, чтобы привести людей к вере. Это приносило большой плод духовный. Но и становилось причиной скорбей, искушений от местных властей, которые за ним постоянно следили. Он отличался выносливостью, выдержкой, не раздражался, спокойно все переносил. Он молился, и Господь покрывал его Своей благодатью. Нас, его духовных чад, тоже прижимали, что мы ходили к нему. Все было на виду, т. к. мы ходили мимо милиции – отделение было возле входа в Лавру.
Духовные люди говорят: когда человек становится лучше, он видит себя хуже и хуже. Когда человек набирается смирения, он совершенствуется, становится глубже, начинает понимать духовную жизнь. И отец Амвросий был именно таким. И нас так воспитывал.
Сейчас только я понимаю, что уроки смирения дает Сам Господь через духовника. Года за три до встречи с батюшкой снится мне сон. Я в каком-то райском месте, кругом зелень, красота, и в этом Раю стоит храм. Он маленький, но архитектура настолько утонченная, редкостная, что мне захотелось в этот храм зайти. Захожу, он пустой, но видна чистота в нем снаружи и внутри, в храме очень высокие большие окна. На одном окне – икона князя Владимира. А на другом – великомученицы Варвары. Она меня пленила своей красотой, и вдруг стала на иконе живой, по воздуху подошла ко мне. У нее на руках три свертка, и она говорит: «Я тебе подарки принесла». Разворачивает один сверток: «Вот материал. Тебе пошьют такое платье, как у меня». Я думаю: «Материала много, наверное, он уже с расчетом, что на меня можно такое же платье пошить». Второй сверток разворачивает. А там тапочки, расшитые бисером. Но маленького кусочка одного нет. Я вслух говорю: «Какая красота! А кусочка нет...» Она говорит: «А ты не переживай. Пошьют такое платье, как у меня, такое же длинное, и этого кусочка не будет видно». И я думаю: «А подойдут ли на меня тапочки?» Вдруг ее не стало около меня, а рядом стоит табуретка. Я села и быстро примерила эти тапочки, и они как раз на мою ногу. Она возвращается. Третий сверток дает мне завернутый, ничего не сказала, и я ничего не спросила. Я говорю: «Как хорошо, что ты пришла! Я хотела бы с тобой поговорить. Только ты – гречанка, а я – русская. Поймешь ли ты меня?» Она говорит: «Пойму. Говори». Я ей задала 12 вопросов. Первый такой: «Если мы подходим к мощам или иконам, просим чего-то у вас, о чем-то рассказываем, вы нас слышите? Она говорит: «И видим, и слышим, и знаем, кто с каким чувством подходит». Второй вопрос: «А если я иду по улице, передо мной нет ни храма, ни икон, ни мощей, а хочется мне к кому-то из святых угодников обратиться, слышите ли нас тогда?» ‒ «Тоже и слышим, и видим, с каким чувством вы это все говорите». Когда я проснулась, только три вопроса помнила, но тут же третий забыла, осталось два, которые помню по сей день.
У нас были люди, которые после смерти преподобного отца Лаврентия Черниговского помнили все, что он сказал. Он перед смертью каждому дал назидание. Некоторым сказал искать духовника в Троице-Сергиевой лавре, некоторым – в Глинской пустыни. Некоторым сказал: «Как я учил, так и поступайте, так и живите». Некоторым еще: «Живите по книжкам старцев, только не современных, а древних отцов». А некоторым сказал: «Как будет сердце внутри подсказывать, так и поступайте». Каждому – особо. Но я знала, кому он сказал ехать в Троице-Сергиеву лавру, знала, что там старцы есть, и я этим матушкам рассказала свой сон, спросила, что это значит и что мне делать или чего ждать. И они поехали, спросили. И все старцы, кого спрашивали, сказали одинаково: «У человека, кому сон приснился, будет очень трудная жизнь, много надо пережить. Великомученица Варвара сколько перенесла всего! Она получила материал на платье, значит, надо его заработать – все терпеть». Я, конечно, этот сон батюшке рассказала, когда с ним познакомилась. И начались для меня тяжелые уроки смирения.
Мы вот каждый день читаем главу Евангелия, две главы Апостола. И только в последние годы начал мне открываться смысл, вот тут я и вспомнила, что всё правильно было. А я как хотела? – чтобы мне и тут было хорошо, и там, чтобы тут меня все уважали, ублажали, и там... Так не бывает. Значит, чтобы что-то заработать или тут, или там, нужно потерпеть.
...Не знаю, насколько правда, но я слышала, что батюшка незадолго до смерти кому-то рассказал, что он был в том мире. Его спросили: «Ты хочешь здесь остаться или пойдешь обратно?» А он сказал: «Как воля Божия». Это было недели за две до кончины.
Батюшка плохо почувствовал себя уже с Великой Пятницы на Субботу. Он служил Литургию. Был Великий вход на Херувимской. Батюшка шел с Чашей, а о. Елеазар с дискосом. Елеазар прошел с дискосом и поставил на престол. Обычно он становится в сторонку и наблюдает, как батюшка будет заходить в алтарь. Чаша у батюшки была полная. О. Елеазар видит, что он медлит. Он бегом к нему. Батюшка бледный в полуобмороке, но Чашу удержал. О. Елеазар Чашу у батюшки из рук взял и помог ему развернуться, подняться на ступеньки. И когда он поднялся на ступеньки, то вздохнул и сказал: «Отпустило». Они зашли в алтарь. Дослужили Литургию.
А в Пасхальную ночь ему было плохо. Обычно, когда читали Слово святителя Иоанна Златоуста, батюшка приходил в пономарку христосоваться. И всегда радостно восклицал: «Христос воскресе!» Мы подходили за благословением. А в эту ночь он вышел в пономарку, мы видим, что он какой-то не такой как всегда, и растерялись. Алтарница монахиня Серафима подходит и радостно: «Христос воскресе!» А он тихо-тихо: «Воистину воскресе», и благословил медленно-медленно. Еще Фомину неделю он послужил, но уже было видно, что никаких сил нет. В Неделю жен мироносиц были именинницы. Он им сказал написать грехи и передать через монахиню Кириену. Она пошла с этими записками, а он сказал: «Я уже не могу. Пускай подходят к о. Тихону или к о. Никифору». И больше мы его в монастыре не видели.
Я никогда стихов не писала. А тут сами собой у меня в душе такие строчки сложились:
«Что же приключилось?
Как же получилось? ‒
Стало вдруг так пусто,
Стало очень грустно:
Это солнце и тепло
Далеко от нас ушло».
